Чтобы не сидеть и не сверлить взглядом мрачного Григория, я встал и подошел к книжным полкам. Он же, напротив того, сел — на разобранную кровать, небрежно отогнув край простыни.
На полках, среди прочих изданий, обнаружил я и пресловутых «Петербургских золотопромышленников» бойкого Довгялло, и «Царей биржи», явленных нам давеча приказчиком в магазине Ильина, и даже «Жизнь в свете, дома и при дворе». Рассеянно скользя взглядом по корешкам книг, я одновременно внимательно слушал, как развивается разговор между Ульяновым и Витренко.
— Значит, вы считаете, что Елена Николаевна в браке несчастлива? — уточнил Владимир.
— Еще как несчастлива! — воскликнул Витренко. — Сами посудите: жить с человеком, лишенным идеалов прекрасного, морализатором, презирающим дух свободы, педантом, озабоченным не служением во имя будущего, но исключительно службою! В самом что ни на есть примитивном представлении. Не понимающим и не принимающим возвышенную душу Але… то есть, я хотел сказать, Елены Николаевны… — При этих словах Григорий Васильевич неожиданно залился румянцем, да так, что разом показался на несколько лет моложе, чем я поначалу думал.
— Когда вы с ней виделись в последний раз? — спросил Владимир.
— Что? Как? — Витренко почему-то встрепенулся. — Когда виделся? Не помню. Давно. — Он изобразил задумчивость. — Думаю, недели три назад. Видите ли, мне было неприятно сталкиваться с ее мужем. А приходить к ней на службу я не хотел — можно было дать пищу для пересудов. Так что встречались мы последнее время случайно — лишь иногда, у знакомых, я мог застать Елену Николаевну и переброситься с нею несколькими словами. Иной раз она приходила в Александровскую библиотеку, где я работаю. Но там тоже особенно не поговоришь. Словом…
— При вашей последней встрече не говорила ли вам Елена Николаевна, что намерена уехать?
— Ничего такого не помню, — быстро ответил Григорий. — Но я ведь с ней встречался в последний раз… — Он запнулся.
— Что? — спросил резко Владимир. — Когда — в последний раз? Три недели назад? Или все-таки позже? Вспоминайте, Григорий, вспоминайте! Это важно, черт побери!
Витренко, похоже, испугался и растерялся. А растерявшись — совсем по-детски замкнулся, набычился и замолчал.
Владимир вздохнул.
— Ну хорошо, — сказал он. — Оставим это. Видели вы ее в последний раз дней пятнадцать-двадцать назад. То есть, незадолго до того, как она скрылась. Незадолго до того, как в лавке Сперанского было обнаружено мертвое тело. Кстати, вы не знали покойного?
— Нет! — ответил Григорий. Слишком быстро ответил, словно ожидал этого вопроса. И мне это не понравилось. Думаю, и Ульянову тоже, хотя он только кивнул и тут же задал следующий вопрос:
— И все-таки, даже несмотря на то, что вам неприятен был Евгений Пересветов, несмотря на то, что вы не хотели давать пищу пересудам, вы ведь встречались с Еленой Николаевной?
— Конечно же, встречались мы с нею, и не раз! — запальчиво ответил молодой человек. — Как же не встречаться, я ведь в Александровской библиотеке служу, вот как раз по магазинам, в которых трудилась Елена Николаевна, я и ходил — за новыми-то книгами! И в магазин Ильина, и в лавку Сперанского. Опять же — когда Але… когда Елена Николаевна занялась там народной библиотекой, я ей всемерно помогал!
— Так-так-так… — привычно пробормотал мой товарищ. — Так-так-так… Скажите-ка, Григорий, а в какие дни вы посещали книжные магазины?
Вопрос озадачил его собеседника.
— Что значит «в какие дни»? — недоуменно переспросил он.
— Я имею в виду, — пояснил Владимир, — определены ли у вас на службе некие постоянные дни для подобных дел? Или вы в любой момент можете уйти, сославшись на поступление в магазин, скажем, Ильина или Громова новых книг из Санкт-Петербурга?
— А-а… Нет, конечно же, есть определенные дни. Посмотреть новинки я хожу по понедельникам, — ответил Григорий.
— По понедельникам, — повторил Владимир. — Очень хорошо. В один понедельник — один магазин, в другой — другой. Так, что ли?
— А что? — Григорий нахмурился. — Что вам тут такое странное видится?
— Ничего странного, — Владимир даже поднял руки, словно защищаясь, — ничего, Бог с вами, Григорий. А вот скажите мне… Вы когда-нибудь делали подарки Елене Николаевне? — спросил вдруг он.
Вопрос был, с моей точки зрения, рискованным. Но я не вмешался, только демонстративно отвернулся, делая вид, что меня этот разговор более не интересует.
— Что вы имеете в виду? — воинственным тоном вопросил господин Витренко. — Пытался ли я купить благосклонность этой замечательной женщины столь безнравственным образом?
— Нет-нет, я спросил, не дарили ли вы госпоже Пересветовой какие-нибудь памятные вещи — к праздникам или там на день ангела. В конце концов, это ведь ничуть не предосудительно!
— Ну… иногда… — неохотно ответил Григорий. — И то сказать — в праздник идти в гости с пустыми руками как-то странно… Хоть это и предрассудки, разумеется, я всегда над ними смеялся…
— И вы, безусловно, правы, — подхватил Владимир. — Но тем не менее — в заручку предрассудкам или общественному мнению — вам приходилось делать подарки. А что они собою представляли? Не было ли среди них каких-нибудь недорогих женских украшений? Знаете — брошь, булавка художественная?…
Я все-таки прервал нарочитое созерцание книжных полок и подошел к столу, за которым сидели они оба — друг напротив друга. Владимир смотрел на собеседника с видом совершенно безмятежным, даже чуть улыбаясь. Григорий же напряженно хмурился. Я сел на стул — чуть в стороне, чтобы не придавать своему участию в разговоре какого-то особенного значения. Владимир между тем извлек из бокового кармана небольшой продолговатый предмет, завернутый в бумажный платок.
Пока он неторопливо разворачивал его, Григорий смотрел, не отрываясь. Мне даже показалось, что он задержал дыхание, словно готовясь нырнуть в глубину. На висках у него выступили мелкие капельки пота.
Владимир закончил разворачивать предмет. На тряпице лежала шляпная булавка, купленная моим другом перед визитом к отставному полицейскому Иконникову. Ульянов пододвинул булавку к Григорию:
— Вам знакома эта вещь?
— Нет, — быстро ответил тот, откинувшись назад. Снова — чересчур быстро. Мне даже показалось, он ответил раньше, чем Владимир развернул тряпицу.
— Вы уверены? — прищурился Владимир. — Возьмите в руки, внимательнее рассмотрите.
— И рассматривать нечего! — Григорий еще больше отодвинулся — словно для того лишь, чтобы случайно не коснуться протянутой ему безделушки. — Впервые вижу, никогда не видел… Да уберите вы ее! — Последние слова он неожиданно выкрикнул так громко, что я даже вздрогнул.
Владимир тотчас спрятал булавку. Григорий шумно выдохнул и сказал глухо:
— Я острых вещей страсть как боюсь… Знаете, в детстве как-то играли мы с товарищами, и вот прямо сюда мне прут попал. — Он пальцем коснулся виска. — Я тогда едва глаза не лишился. С тех пор иной раз как погляжу на что-нибудь острое, так меня будто холодным потом прошибает: привидится вдруг, что острие это вонзается в глаз… — Странный наш хозяин передернул плечами и криво улыбнулся. Улыбка вышла жалкою. — Что, господа, думаете, я психический? А вот и нет, просто впечатлительный, воображение у меня очень развитое. Я и стихи писать пытался. А только слух мой не приспособлен к рифме…
