на мой «стонер», лежащий в стороне, отметил, что тот стоит на предохранителе, побагровел и со словами «ну ты нарвался, козел!» шагнул ко мне, пнув попавшуюся под ноги рябую несушку. Та, перестав вдруг квохтать, отскочила в сторону.
Я закрыл глаза и тихо свистнул.
* * *
Через пару минут все было кончено. На дороге в клубах пыли лежали три окровавленных куска мяса. При должном усердии в них еще можно было опознать Кривого Джима и его подельников. Но надо было очень постараться.
Пыль начала оседать. Я поднялся и шагнул к машине, так и стоявшей с распахнутыми дверцами. Нагнулся, подняв валяющийся лучемет, оглядел его и с сожалением отбросил в сторону. Оружие уже никуда не годилось, его ствол был смят и покрыт сотней ямочек – как чеканщик по куску жести молоточком прошелся.
За спиной раздался частый дробот. Я обернулся, догадываясь, что это может быть, и точно: мимо с распущенными крыльями черной встопорщенной молнией пронесся петух Зигфрид, явно сожалеющий, что пропустил такое веселье. Подскочил к тому, что пять минут назад было Кривым Джимом и, прицелившись, долбанул острым тяжелым клювом того в лоб. Череп бедняги треснул, развалившись, как упавший с телеги арбуз. Зигфрид хрипло издал победный крик, отчего с дуба посыпались желуди, и принялся жадно глотать еще теплый мозг.
На двух остальных несчастных тем же самым занимались остальные мои милые несушки.
Да, друзья, Сидорович знал, что мне продать. Подозреваю, что эту славную породу пернатых убийц он вывел сам, пустив в дело ту дрянь, что мы ему сдали после очередной вылазки в Зону. А чего, недаром он до Хлопка был одним из яйцеголовых, в каком-то секретном институте сидел, говорят. Вот и вывел, да выдрессировал потом. И мне подсобил. Правда, содрал за них три шкуры, ну да я не в обиде, то уже окупилось сторицей. Еще и яйца несут – всё прибыток.
Ну что ж, с кривыми джимами покончено, выводок позаботится, чтобы не осталось следов. «Шарк» я, пожалуй, загоню тому же Сидоровичу. А то и подарю. А теперь пора ехать, обрадовать мою Леночку. О чем-то она давно догадывается, но вопросов не задает, ждет, что я сам заговорю. Повторюсь, правильная у меня подруга.
Пора ехать за ней.
Я подкачал бензин, нажал стартер, квадрик дернулся, чихнул и заквохтал ровно и мягко. Прямо как мои любимицы. Забрался в седло и порулил к заимке. Хотя стоп! А не порадовать ли мне Леночку?
Я спрыгнул с сиденья и забежал в дом, не став глушить квадрик. Порылся в рюкзаке и выудил небольшую розовую коробочку. Открыл, полюбовался на колечко, сверкнувшее холодным блеском бриллианта, улыбнулся и переложил подарок в карман куртки. А чего? Давно пора предложение сделать – как в старые добрые времена! Вот и повод будет в Город съездить, давно собирался. В ратуше и обвенчаемся, мне-то все равно, а ей приятно будет.
С этими мыслями я снова забрался в седло и газанул в лес.
Смеркалось.
Елена Бауэр
Разлучница
Он лежал в темноте. В голове суетливыми муравьями мельтешили воспоминания. Чаще всего всплывал образ смешливой, как ее беспечные веснушки, девушки. Эх, Лара, Лара! Если б, боже упаси, жена узнала, о ком его мысли, она бы съела его поедом. Но ему, как ни странно, теперь было все равно.
Скрипнула дверь. В образовавшемся треугольнике света мелькнула чья-то тень.
– Кто здесь? – Птицей, пойманной в силки, забилось в груди сердце.
– Испугался? – Во мраке комнаты ее совсем не было видно, но он понял, что она улыбается. – Каждый раз одно и то же!
Голос ее звучал приятно, вкрадчиво, с едва уловимым иностранным акцентом.
– Пора привыкнуть, – буркнул он.
– Не будь таким букой! Признайся, ты рад меня видеть! Надеюсь, ты меня ждал?
– Надежда умирает последней…
Она рассмеялась. Его слова совершенно не задевали ее.
– Так что, решился? – бодро поинтересовалась она, пропуская его ворчанье мимо ушей.
– Пойми, сейчас не самое подходящее время… – робко начал он.
– Ты что, издеваешься? Сколько можно? – Она прервала его на полуслове, в голосе зазвенели ледяные нотки.
Вдруг раздался громкий хлопок. Комнату на мгновение залило ярким светом.
– Что это?
Он сам себе удивлялся. Прежние страхи теперь совсем его не трогали, а резкий неожиданный звук напугал. Нервы никуда не годятся.
– Фейерверк в твою честь. – Ее возмущение сменилось сарказмом. – Ну и что ты придумал в этот раз?
– Дом затеял строить. Вот дострою, тогда…
– Ага, потом на очереди будет баня, гараж… Раньше хотя бы уважительные причины находил. А сейчас даже не стараешься!
– Ну извини… – Он начинал злиться. Почему он постоянно должен оправдываться?
Но она уже не слушала. Ее понесло.
– Двенадцать лет назад я тебя почти увела, но в последний момент ты заныл, что сын маленький… Я смирилась. Ждала. Потом ты не мог уйти, потому что жена болела и ее, конечно, нельзя было бросить… Теперь у тебя, видишь ли, стройка!
Раздался новый взрыв. Она вздрогнула. Высокую худощавую фигуру и длинную каштановую косу осветило россыпью разноцветных огоньков.
– Да когда они уже уймутся? – Раздражение ее скоро выдохлось, и она с грустью заметила: – А ведь когда-то ты меня сам звал… Помнишь, после ухода Лары?
– Но ты не пришла…
– А я тебе не собачонка по первому свисту прибегать! У меня были свои планы.
– Вот, ты вся в этом! – не без укоризны заметил он.
– Ну почему всё так? Я что, уродина? – Ее голос дрогнул, она едва не плакала.
– Никто не может перед тобой устоять, – поспешил заверить он: слезы всегда его обезоруживали.
– Вот именно! Да стоит мне только пальцами щелкнуть, и мужчины пачками будут падать к моим ногам. Да-да. И помоложе некоторых. Кстати, у тебя сын очень даже недурен. Гонщик, кажется. Я люблю рисковых…
– Но-но, говори, да не заговаривайся! К сыну близко подходить не смей! – задохнулся он.
– Так ты идешь? – в последний раз позвала она.
Он был не настолько глух, чтобы не расслышать едва прикрытую угрозу.
– Да, – обреченно согласился он.
Он почувствовал, как она подошла к нему и коснулась своей стылой рукой. По коже побежали мурашки.
– Холодно! – пожаловался он.
Она распахнула перед ним дверь. Он зажмурился, выходя из привычной темноты на слепящий свет.
Дверь за ними закрылась. В комнате осталась лишь черная пустота. Вдруг откуда-то раздался голос:
– Еще разряд!
И снова громыхнул фейерверк.
* * *
На окруженном врачами столе в ярко освещенной операционной лежал немолодой мужчина. Один из реаниматологов, вздохнув, отложил в сторону дефибриллятор. Равнодушная прямая линия уже несколько минут нудно тянулась по экрану осциллографа. Хирург снял маску, вытер ею потное лицо. Медсестра было дернулась, чтобы снова промокнуть его лоб тампоном, но вовремя остановилась.
Тело накрыли белым саваном простыни.
Ольга Кузьмина
Воображаемый друг
Питер ненавидит оранжевый цвет. Даже от мандаринов отказывается, если угощают. Потому что каждый день ему дают таблетки из оранжевого пузырька с ватным шариком под тугой крышкой. После них становишься
