на глазах. Понятно, что он не только не питал к Италии симпатии, но и не считал ее достойной внимания военной силой;
― Италия привыкла получать желаемое из чужих рук вне зависимости от успеха или неуспеха своих вооруженных сил. За XIX столетие столько людей и государств принимало участие в судьбе угнетенного итальянского народа, сколь велик был личный авторитет Джузеппе Гарибальди, что Италия уверовала в свою избранность. Собственно, сама концепция «священного эгоизма», о которой говорилось совершенно открыто, подразумевала, что Италия стоит над общественной моралью;
― В глазах консервативных политиков Италия, с ее гарибальдийским прошлым, территориальными претензиями ко всем соседям, отсутствием моральных ограничений и неурегулированным конфликтом со Святым Престолом, воспринималась как страна анархическая, едва ли не рассадник социализма. Во всяком случае, ее не считали надежным и добросовестным партнером.
Италия особенно не скрывала, что вступление в Тройственный Союз открывает для нее возможности использовать Германию для давления на Австро-Венгрию. Это вполне устраивало Бисмарка, поскольку давало возможность манипулировать обеими союзницами, но при слабом канцлере должно было стать проблемой.
Т. Бетман-Гольвег был слабым канцлером.
Теобальд Теодор Фридрих Альфред фон Бетман-Гольвег (29.11.1856 — 2.01.1921 гг.). Теобальд Теодор Фридрих Альфред фон Бетман-Гольвег (нем. Theobald Theodor Friedrich Alfred von Bethmann Hollweg).
Внук юриста и министра образования Пруссии Августа фон Бетмана Гольвега, Теобальд фон Бетман-Гольвег получил образование в школе-интернате Пфорта, затем в Страсбургском, Лейпцигском и Берлинском университетах. В университете познакомился с будущим кайзером Вильгельмом II, что способствовало быстрому продвижению по служебной лестнице.
В 1882 году занял пост обер-президента Бранденбургской провинции, в 1905-м — министра внутренних дел Пруссии, с 1907-м — имперского статс-секретаря по внутренним делам. В 1909 году, после отставки фон Бюлова, занял должность рейхсканцлера и занимал ее до июля 1917-го. В области внешней политики предпринял попытку улучшить отношения с Россией с целью оказания давления на Англию, заключив в 1911 году Потсдамское соглашение, что не принесло значительных результатов. Во время второго марокканского кризиса Бетман-Гольвег не разделял агрессивного курса статс-секретаря по иностранным делам Кидерлен-Вехтера, но не сумел оказать ему противодействия.
Только после смерти Кидерлен-Вехтера стал активно вмешиваться во внешнюю политику, стремясь наладить отношения с Великобританией. Это ему в некоторой степени удалось во время балканского кризиса 1912–1913 годов, когда за кулисами тогдашней Лондонской конференции Бетман-Гольвег ценой уступок по вопросу о Багдадской железной дороге и компромисса по вопросу о разделе португальских колоний подписал соглашение с Англией. После этого, полагая, что отныне Германия обеспечила себе безопасность от Англии, Бетман-Гольвег взял курс на наступательную стратегию во внешней политике. Во внутренней политике лавировал между либералами и социал-демократами слева и монархистами и националистами справа, пытался мобилизовать патриотическое настроение народа обещаниями реформ, в том числе реформы прусского избирательного права, но из страха перед юнкерами тут же брал эти обязательства обратно. После того как вторжение немецких войск в нейтральную Бельгию (в нарушение Лондонского договора 1839, который гарантировал нейтралитет Бельгии) вызвало объявление войны Германии со стороны Англии, Бетман-Гольвег был крайне удивлен, назвав Лондонский договор «клочком бумаги».
Бетман-Гольвег никогда не служил в армии, но после начала войны получил право ношения генеральской формы.
В ходе Первой мировой войны полностью разделял захватнические цели Германии: отторжение Польши, Литвы, Курляндии от России, аннексия Бельгии, французского побережья Северного моря, районов Брие и Лонгви — на западе. В ходе войны выступал крайне неудачно с речами то о мире, то о неограниченной подводной войне.
После отставки написал мемуары — «Размышления о мировой войне», изданные незадолго до его смерти, где задним числом стремился оправдать свои действия.
Считается, что в классической «военной лестнице»: тактика — оперативное искусство — стратегия — большая стратегия — политика — экономика — идеология/ онтология, — дипломатия отвечает за уровень политики. Или, может быть, геополитики. Однако если говорить о мире перед Первой мировой войной, это было не так. При изучении документов и воспоминаний складывается впечатление, что дипломаты той эпохи вообще не мыслили пространственно и поэтому не соотносили себя с географией, геополитикой, политикой и, тем более, со стратегическими императивами.
Общество развивается неравномерно, и при любых случившихся революционных изменениях всегда остаются ниши, в которых длится существование уже отживших форм мышления, коммуникации и деятельности. Подобно тому как при общем изменении климата в сторону жары и сухости в высыхающих озерцах и болотах продолжают копошиться рыбы и амфибии.
Со времени Великой Французской Революции прошло чуть больше 100 лет, и в таких странах как Австро-Венгрия, Германия, Великобритания, не говоря уже о России, аристократия сдала отнюдь не все позиции. Дипломатическая служба, для которой хорошие манеры и знатное происхождение все еще значили больше, нежели ум, образование и умение работать, в начале ХХ столетия оставалась, в значительной мере, прерогативой аристократии.
Аристократии свойственно мыслить временем, причем временем прошедшим — при этом события, конфликты, отношения прошлых эпох для нее актуальны, политически значимы и служат основанием для принятия решений. И дипломаты «образца 1914–1915 годов» мыслили не в политических или геополитических, а в исторических и даже династических категориях.
Само по себе это ни хорошо и ни плохо — историческое мышление может быть очень сильным. Но дипломатическая служба в европейских странах была организована не только аристократически, но и бюрократически — недаром существует специальный термин «карьерный дипломат»: «лицо, посвятившее себя дипломатической деятельности и последовательно прошедшее ряд иерархических ступеней дипломатической службы». Учтем теперь крайнюю замкнутость мира профессиональных дипломатов, аристократическую обидчивость и родовую спесь, а также зависть бюрократов к талантливым профессионалам, и мы поймем, какие именно отношения господствовали в дипломатическом сообществе кануна Первой мировой войны. Надо полагать, с тех пор ситуация слабо изменилась…
И действительно, при чтении воспоминаний дипломатов — все равно, российских, германских, итальянских или британских — складывается впечатление, что этих людей интересовала только своя собственная персона и очень узко понимаемые личные интересы.
Конечно, борьба амбиций происходит всюду, но все-таки, например, в мемуарах Фанкельгайна его
