достижении магистрали великан нарушает молчание:
— Как ты там, пупсик?
— Голова вот-вот взорвется.
— Еще больше чертовых вопросов?
— И слишком много.
— Еще не поздно положить этому конец. Отошли блокнот — и можешь жить себе дальше.
— Вот только смогу ли? Час назад, наверное, смогла бы, а теперь… Бог его знает. Клемент, я как в тумане.
— Значит, продолжаем копать дальше.
— Но где?
— Разве это не очевидно?
— Сейчас мне ничего не очевидно.
— Ну как же, пупсик. Твой папаша, судя по всему, был одним из последних людей на земле, кто знал подлинную личность этого Таллимана. Вот и поворошим его прошлое, вдруг что подвернется.
— Так себе план…
— Верно, не ахти какой, но даже если не раскусим Таллимана, быть может, выясним, что же произошло на самом деле. Все лучше будет, чем совсем ничего не знать.
Единственное, что я сейчас знаю наверняка, это то, что ничего не знаю наверняка. Если у человека есть душа, то моя превратилась в вакуум, когда все казавшееся мне непреложной истиной рассыпалось карточным домиком. Пускай это и не совсем нормально, но своему нынешнему состоянию я предпочла бы прежние горечь и негодование.
— Я ощущаю себя такой… потерянной, Клемент.
— Не ты одна, — тяжело вздыхает он в ответ.
Он без предупреждения резко поворачивает руль влево, и машина устремляется поперек двух полос. Под неистовые гудки и визги шин мы выруливаем на съезд с магистрали.
— Какого хрена? — воплю я, убедившись, что сердце не выскочило у меня из груди.
— Да потом заправок долго не будет. Подумал, ты не откажешься от чашки чая.
— Чашки чая? Да после такого маневра мне нужен чертов валиум! Вы могли нас угробить!
— Ну это вряд ли.
Справедливости ради, это лихачество хотя бы временно отвлекает меня от нахлынувших эмоций. Мы отыскиваем свободное место на стоянке, и едва лишь Клемент глушит двигатель, я тут же конфискую у него ключи.
— Думаю, дальше поведу я.
— Как хочешь.
— С чего это вам так чаю захотелось?
— Нужно поговорить — понять, что делать дальше.
— Можно было сделать это и в машине.
— Поссать в машине мне тоже можно было?
Ответ написан у меня на лице.
— То-то вот. Пошли.
И с этим Клемент выбирается с водительского места. Похоже, от чашки кофе втридорога мне не отвертеться, хочу я этого или нет.
Мы заходим в кафешку, и я заказываю напитки, в то время как великан отправляется на поиски туалета. Через пять минут он возвращается, едва ли не светясь от удовольствия.
— Ну вот, совсем другое дело. — Клемент усаживается за стол и заглядывает в бумажный стаканчик. — Это что, чай?
— Вроде бы.
— Ладно, сойдет.
— А что вы говорили в машине про чувство потерянности?
— Пупсик, моя персона на повестке дня не стоит.
— В некотором смысле стоит, Клемент. По непонятной причине вы решили мне помочь, и по возможности мне хотелось бы оказать вам ответную услугу.
— Я помогаю тебе ради себя, вот и все.
— Может, объясните? Каким образом?
Великан качает головой:
— Да что ж такое стряслось с людьми?
— Не понимаю…
— Видишь ли, раньше люди просто помогали друг другу. Друзья, соседи, а иногда даже полные незнакомцы. Это называлось «сделать доброе дело». А теперь у каждого свой интерес. Что не так, если кто-то помогает ради самой помощи, а?
Вспоминаю свое детство в трущобах. Порой наступали времена, когда нам всерьез угрожал голод, но всегда выручали соседи и подкидывали пачку овсянки или банку консервов. Почти все семьи в нашем районе жили на грани нищеты, но вот в доброжелательности недостатка определенно не возникало. Тогда люди действительно старались помогать друг другу.
— Старые добрые денечки, да?
— Именно так.
— Не поймите меня неправильно, Клемент, но… со стороны возникает ощущение, будто современная жизнь вам не по душе, во всех ее проявлениях. Этому есть какая-то причина?
— Мне казалось, мы собираемся обсудить твои дела.
— В психологии это называется уклонение — очень удобно, если хочешь избежать неприятного разговора.
— Но говорить-то все равно придется.
Великан многозначительно молчит, так что я вынуждена отозваться:
— Да уж, придется.
Он потягивает чай и морщится.
— Ну так приступим?
— К чему?
— Переключимся на твоего папашу?
— Будь у меня выбор, я бы перевела часы назад на прошлую неделю, когда название «Клоуторн» мне абсолютно ничего не говорило.
— И ты еще смеешь пенять мне, будто я зациклен на прошлом.
— Я же не в прямом смысле. Я просто… Просто не хочу ворошить прошлое. Ничего путного из этого не выйдет. Даже если моего отца и подставили, он все равно уже умер, ну и какой смысл копаться?
— Тогда тебе придется и дальше жить в неведении. А насколько мне представляется, пупсик, такой расклад тебя не устроит.
— Вот уж не думала, что вы такой проницательный!
— Ну, когда поживешь достаточно долго, становится понятно, что движет людьми.
— И вы считаете, будто знаете, что движет мной?
— Думаю, да.
Я откидываюсь на спинку и скрещиваю руки на груди.
— Что ж, давайте послушаем.
— Ты боишься вины.
— Да конечно! — фыркаю я. — И за что же мне чувствовать себя виноватой?
— Что всю свою жизнь ты ненавидела отца, в то время как он, возможно, вовсе и не был таким мерзавцем, за которого ты его держала. А перед покойником не извинишься, никакому счастливому воссоединению не бывать. Это-то тебя и изводит.
— Двадцать минут назад я, пожалуй, и согласилась бы с вами, но с тех пор у меня было время подумать. Даже если его и подставили — если верить пересказу слухов, — то что же произошло после его освобождения? Да он просто решил держаться в сторонке, потому что был трусом! Уж поверьте мне, я не ошибалась в своей ненависти к этому человеку, так что виноватой себя совершенно не чувствую!
— А если бы он явился к тебе с объяснениями?
— Скорее всего, схлопотал бы по роже.
— Жестко.
— Послушайте, Клемент! — не выдерживаю я. — Моя мать считала его виноватым дальше некуда, так же, как и двенадцать присяжных вместе с судьей. И я скорее поверю им, нежели слухам от продажного полицейского!
— Ну а если все они ошибались? Забудь пока про этого Таллимана. Ты должна выяснить, что же произошло на самом деле, ради себя самой и ради своего папаши. Потому что, если у ненависти, что ты вынашивала всю свою жизнь, не было обоснованной причины, она просто сожрет тебя изнутри.
— Хорошо, и что будет, если я выясню, что ошибаюсь? Как и все они. Что будет, если я выясню, что отец действительно был невиновен?
— По крайней мере, будешь знать. Ты его
