их описывают летописцы, – быстрыми и свирепыми ящерами, способными догнать и сокрушить кавалерию. Ноланд вспомнил рисунок из старинного, еще рукописного, сборника легенд: на лбу скалящегося чудовища блестел красный камешек, словно капля кровавого пота. Да уж, подумал Ноланд, в кабинете отцовского особняка эти легенды не казались столь зловещими, и супротив чудовищ в ту эпоху выступали могучие герои-путники. Он вспомнил о клеттах, охотящихся на вуивра.
– Патрульный как будто одобрил, что мы путники, – сказал Ноланд. – Среди клеттов много путников?
– Сложно сказать. Иногда мне кажется, что их нация сохранила учение Тири-Эж лучше других и в какой-то мере построила на нем свое общество, но к путниками они себя не относят. – Вереск подумал, формулируя мысль наилучшим образом. – Однозначно, они не исповедуют баализм, хотя опять же я никогда не слышал, чтобы они отвергали культ. Их религия – это мудрость. Они скорее смотрят на поступки человека, а не на то, кем он себя называет.
– Понимаю их. Можно легко назваться путником, но о самом Пути известно так мало, – сказал Ноланд, – обрывочные предания Тири-Эж, малость дошедших до наших времен наставлений Вечных хранителей… Легенды, сказания. И все!
– Согласен, чем меньше указаний, тем сложнее путь. Но чем сложнее путь, тем больше награда путника. Мы знаем главное: наш Путь пролегает к Властелину вселенной и своей жизнью мы должны снискать Его довольство. Это стержень учения.
– Знаю, но как не ошибиться, когда сведений так мало, а иногда они даже противоречат?
Вереск хмыкнул и улыбнулся:
– Поэтому некоторые люди становятся лингвистами или историками. Иные же целенаправленно пробуждают в себе совесть, развивают конструктивное мышление. Все для того, чтобы поступать правильно. Любопытно, что ясный разум и чистое сердце независимо друг от друга приходят к схожим выводам и поступкам. Клетты как раз приверженцы разума. Это роднит их с нашими северными учеными.
– Лично я опасаюсь общих слов, – сказал Ноланд, – в них слишком много простора. В университете я изучил сотни книг, но чем больше знаний, тем больше трактовок. Размышлениями можно прийти к чему угодно, обмануться самому и запутать других.
– Опять же согласен. Но частности пусть каждый определяет для себя сам. Нам не нужны идеологи, формирующие секты и сталкивающие их лбами! В теории Путь прост: доброта, честность, милосердие, великодушие, скромность, умеренность, справедливость, искренность… Путник ищет знание, совершенствует нрав, ставит перед собой благородные и смелые цели… И чтобы все перечисленное не осталось только лишь словами, он должен быть силен духом. Такими были рыцари Ордена Совершенства в Четвертую эпоху.
– И это так прекрасно! Почему всем людям не стать путниками? – вздохнул Ноланд. – Тогда каждый стремился бы к Свету, а человечество превратилось бы в счастливое общество, где все друг другу как братья. Золотой век! Ведь больше нет народа Кха, нет их козней и темных легионов… только люди.
Минуту они ехали молча. Ноланд осознавал красоту идеи, но вместе с этим не мог представить жизнь в таком обществе. Оно казалось светлым, но безжизненным и холодным, как звездный свет в морозную ночь. Ноланд знал, что это не только недостижимый идеал, но и совершенно чуждая человеку форма существования. Человек без греха, сомнений и промахов – механизм, но не личность. И идеальное для него общество – муравейник. Ноланд уже собрался объяснить мысль и обезопасить себя от обвинений в наивности, но Вереск перевел тему из гипотетического будущего в настоящее:
– Ты сам всю сознательную жизнь причислял себя к путникам, но только недавно задумался об этом всерьез. В том-то все и дело, что человек попросту не воспринимает свою жизнь всерьез. Зачастую у нас нет времени задуматься о том, куда мы идем.
– Естественно, общество состоит из личностей. Но ведь все знают про учение о Пути. Почему герои остались в легендах, а сегодня никто не хочет идти по их стопам? Зло повержено больше трехсот лет назад: теперь нет Кха, люди свободны от их тирании.
– Потому что на практике Путь труден. Трудно идти по бездорожью, петляя в лесных лабиринтах и взбираясь на горы. Особенно когда рядом есть широкая мощеная дорога с пабом на каждом повороте. Понимаешь, про что я говорю?
– Культ баалов становится главной идеологией Сандарума, – сказал Ноланд, припоминая нынешних рыцарей.
– Для большинства людей это и есть золотой век.
– В Эпоху рока было проще, – сказал Ноланд. – Кха воплощали в себе зло, люди сражались с ними клинком и духом, мало кто был настолько подл, чтобы прислуживать захватчикам. А теперь все перемешалось.
– Да. Но тебе ли, историку, не знать, как тяжело было в те времена.
– Конечно. И все-таки было проще.
– Мы не выбираем времена, когда нам жить, – пожал плечами Вереск.
Никогда Ноланду не доводилось общаться с настолько интересным собеседником. Среди однокурсников никто всерьез не интересовался такими темами, а преподаватели сторонились откровенных разговоров, поворачивая русло беседы каждый к своему предмету, как будто все многообразие жизни ограничивалось только историей, социологией или психологией. За его короткую жизнь накопилась уйма мыслей и вопросов без ответа, а Вереск как будто в свое время задавался теми же вопросами, но в течение жизни довел размышления до конца и сформировал цельную картину мира. Общаться с ним было как с самим собой в старости – приятно и познавательно. Упустить такой шанс Ноланд ни в коем случае не мог и постоянно что-нибудь спрашивал, не стесняясь наивных по формулировке, но серьезных по сути вопросов.
Вместе с этим Ноланд неожиданно для себя почувствовал обиду на отца, который тоже отличался обширными познаниями и глубоким мировоззрением, но вечно пропадал в экспедициях и не делился с ним своими соображениями. Он просто занимался своим делом мировой значимости, предоставив Ноланду познавать мир самостоятельно, что не всегда получалось успешно. Ноланд в период юношества потерял много времени в бесплодных попытках объять многообразие мира и теперь понимал, что в какой-то момент
