Поелозил во рту своим языком. Сухой как наждак и больно.
Ни слова ей не сказал. Да, и говорить, то больше нечего.
Натянул веревку покрепче.
– Верунь… – Говорю ей. – Захлестни петлю на поясе. Вдруг сорвешься?
– Да ты что? – Обиделась Вера. – Чтобы я с каната сорвалась?
– Ладно… – Кивнул я головой. – Только все таки осторожней… А? – Вера подскочила ко мне, смачно чмокнула в щеку и бросилась к перилам.
Я сжал зубы.
– Женщина – одно слово. Чем она в голове думает – никому непонятно.
– Мне, так совсем понятно быть перестало.
Вера быстро и ловко, цепляясь руками и ногами, перебралась с платформы на площадку уровня и встала на ноги. Посветила в меня фонарем со Светляками.
Усмехнулась задорно. Вроде как. – Давай посмотрим как теперь ты.
– А мне что? А у меня эти канаты уже давно из пальцев растут. Я даже думать не стал. Захлестнул петлю на поясе на всякий случай. Встал на перила.
Толкнулся сильно и перелетел-перепрыгнул на площадку.
Рядом Верой встал. А она зубами клацает.
Весь лоск с нее слетел.
– Ты что? – Чуть ли не кричит. – Совсем с ума сошел?! Ты же сорваться мог!
Не стал я ей ничего отвечать. Дернул деловито за специально оставленный шнур.
Узелок на причале отвязался медленно и вся страховка на руках повисла. Не надо и бросать – пригодится еще. Узелки «замочные» мы с детства вязать привычные, а вот Вера, не знала, походу про такой узелок. Напугал.
– Пошли, егоза. – Она глазами сверкнула. Склянку со Светляками поправила и пошла впереди. Молча. Подбородок вверх. Гордая, неприступная.
– Обиделась на меня. А за что, спрашивается? За то, что показал, что я не хуже ее по канатам лазаю? Вот и разберись.
– Верунь, а Веруня. Ну хватит дуться то… А? – Придумал я ее на ласку да нежность измором взять.
Тронул ее за плечо под скаткой. Отдернулась, пошла быстрее.
– А, я ее все равно ласково называть буду. Оттает. Куда ей деваться то?
– Улыбаюсь. Говорю нежно, а сам смотрю, как шагает медленнее, да плечи опускаются.
– Вера, Светлячок мой не наглядный. – А сам помолчу, да снова.
– У меня, ведь, только про тебя забота. Вот пойдешь – да упадешь. У меня Светляки здоровее.
– Ну, ладно, Самсон-гудрон. – Остановилась. Повернулась ко мне. Пальцем с ногтем облупленным в скатку тычет.
– Только потому, что Светляки мои старые – позади тебя пойду. – Я головой кивнул тихонько – вдруг снова ругаться будет?
– А потом «на спор» «замковые» узелки вязать будем, кто больше за минуту навяжет – тот и лучше Изгой. Понял?! – Я кивнул, улыбку прячу. Обыграл я ее, а виду не подал.
Пошел, как и раньше шел. Легко, мерно. Ножку тяну, перекрытие трогаю. Оп – шажок. Оп – другой.
Быстро получается. Ходко. Коридор длинный гулкий.
Светляки стараются, светят изо всех сил. Покормить бы их, да некогда. Торопимся. Песню им, спеть? Да не знаю я песенок.
– Верунь!
– Чего тебе?
– А, ты песенки хорошие знаешь? Вы же – девчонки больше нас песенок знаете. Я вот – насилюсь, а все равно больше трех не вспомню. У вас голова другая. Знаешь?
– Знаю – Отозвалась Вера. – Много знаю. Подумала, да и запела негромко. Хорошо запела. Такие песни до печонок продирают и слезу из глаз давят.
Я сморгнул, поправил каску. Светляки бирюзовыми сполохами заиграли – значит и им нравится. Значит и песня хорошая.
– Иду я себе слушаю. Щемит сердце, а голова сама по себе работает. Долго же мы идем. Давно идем. Можно было бы уже и привал устроить. Не меньше десяти километров отмахали. Почти три часа идем.
– А Вера закончит песню. Подумает, немного вспоминая, и снова принимается петь.
– Хорошо у нее выходит. То грустно, то весело.
– Так оно намного лучше по уровням шагать.
– А я вот о чем подумал, даром, что заболтался сам с собой.
– Воздух свежее стал. Сырее и свежее. Я знаю как вода, и чистый воздух пахнет, и сквозняк стал сильным.
– Так бывает, когда реакторы разную температуру дают. Истопников за это и не ругают. Механики с Химиками все точно рассчитывают. Для того, чтобы воздух в Городе не застаивался и чистый воздух с плантаций и оранжерей по всем залам и норам проходил их специально по-разному греют.
– А здесь то что? Высоко уже совсем. Ни Истопников уже на этих уровнях нет ни реакторов, ни угля.
– Тот, что в мешке моем по загривку стучит – не в счет. Он и нас-то едва согрел. Куда ему в целом уровне сквозняк сделать? Неужели Крыша рядом. Все как думалось, выходит.
– Если Крыша холмиком так мы в нее и упремся.
– А если сквозняк имеется – это значит, что в Крыше-стенке проходы есть.
– Под Небо. – Я остановился.
– Ты чего, Самсон?
– Воздух шевелится, Верунь. Он ведь как вода в трубе. Куда тянет его – туда и течет, дыра, где то. – Я послюнявил палец и поднял над головой.
– Слюнявленый палец – самое верное средство понять, куда воздух течет.
– Только не всем это знать надо. Изгоям вот надо, а Химикам, или Истопникам, скажем – не надо вовсе.
Постоял я с пальцем над головой. Повертелся. Раз. Другой.
– Там Небо, Вера – показал в отворотку коридора. – Вроде, как там.
Вера постояла, задумавшись.
– Если мы дальше пойдем, то, наверное, и воду услышим.
– А как же можно воду услышать, Верунь? – удивился я.
– Ландгрувер рассказывал, что это «дождь» называется. Он, говорил, что если Небо есть, то обязательно дождь бывает. Это когда из Неба вода падает.
– Падает и по Крыше так – «шур-шур-шур». – Будто сухой брикет с грибами крошишь.
– Ну, если Ландгрувер говорил, то, наверное – бывает, Вер. Только пока мы его не слышим – значит не близко еще. Идти надо. – Сказал, а мне, что-то совсем тоскливо сделалось.
– Что ли, Ландгрувер умнее, да важнее меня?
– Пошли, Вера. Пошли, давай. Сколько еще – никто не знает.
Зашагали мы дальше. Я уже и перекрытия не пробую. Топаю по бетону, как получится. Помотал головой. Заставил себя про Небо думать.
– Вот дойдем, и будет там всего вдоволь, или другое, что-то другое будет. Но, что-то обязательно быть должно, и обязательно хорошее, иначе, зачем, же мы идем?
– Вот так.
– Когда о хорошем, думаешь, то ноги сами идут, а, когда о плохом, то и идти смысла никакого нет вовсе.
# # #
Ландгрувер просидел в каменном мешке несколько часов. Прямо на корточках. «Деревянный» как палка с плотно закрытыми глазами. Делающий едва ли один
