ламбаду.
21
Зима катилась, как по маслу, снежная, вьюжная, со звонкими русскими морозами. Как-то незаметно проскочил Новый год.
Ася продолжала свои визиты в серую пятиэтажку.
Алексей работал в котельной. Увольнять его никто не собирался, так как желающих на должность истопника было немного. У него появились деньги, пусть небольшие, но весьма ощутимые в сравнении с полной и удручающей нищетой. Однако Ася должна была признаться себе, что вопреки ее ожиданиям платежеспособность Алексея не только не нормализовала их отношения, но и, наоборот, привела к новым проблемам.
Он постепенно плюнул на свое обещание и периодически напивался в дым, благо было на что и с кем. Часто, приходя, Ася заставала в квартире полный кавардак: повсюду горел свет, в прихожей на полу была навалена грязная одежда, а на кухне, в окружении бутылок и груды мусора, сидeлa компания пьяных мужиков.
Попытки выставить их из квартиры ни к чему хорошему не приводили: мужики не трогались с места и вообще не обращали на Асю ни малейшего внимания, продолжая пить и ругаться, а сам Алексей тут же начинал орать, чтобы она не смела распоряжаться у него в доме и позорить его перед друзьями.
Примирение после таких ссор теперь происходило далеко не сразу и c трудом, в отличие от того, что было раньше. Проспавшись и придя в себя, Алексей извиняться не спешил, а наоборот, чувствовал себя обиженным и оскорбленным, часами напролет молчал, уткнувшись в книгу или просто лежа на диване и глядя в потолок.
Асе с каждым разом становилось все тяжелее пробиваться сквозь эту стену холодного непонимания и отчуждения.
Однажды ее терпению пришел конец.
— Знаешь что, — обратилась она к Алексею, чувствуя, как ее охватывает бесконечная усталость и апатия, — давай расстанемся. Я тебе не нужна, не стоит больше и приходить. Так?
Он ничего не отвечал, сосредоточенно ковыряясь отверткой в стареньком телевизоре, который сам же и раздолбал во время последней дружеской попойки.
— Ты меня слышишь? — Ася слегка повысила голос.
— Слышу, не глухой.
— Ответить можешь?
Алексей оторвался от своего занятия, зло прищурился, посмотрел на нее в упор.
— А чего отвечать? Хочешь, чтобы я тебя уговаривал, упрашивал остаться? Ты этого ждешь? Не дождешься! Ты меня достала до печенок: то не так, это не эдак. Такая правильная, аж плюнуть некуда.
Ася ощутила дикую обиду и неодолимое желание унизить его так же, как он только что унизил ее.
— Если я тебе так противна, зачем же ты звал меня к себе? — едко произнесла она.
— Я звал? — Он отложил отвертку и выпрямился. — Когда это?
— Тогда, на тропинке, у стены. Когда я мимо шла. Говорил, что сдохнешь без меня. Забыл?
— Помню. Было такое. — Алексей усмехнулся и подошел ближе. — Только ты не из-за этого пришла.
— А из-за чего, по-твоему? — запальчиво возразила Ася.
— Сама прекрасно знаешь.
— Нет, уж ты скажи!
— Ладно, — он пожал плечами. — скажу. Наплевать тебе было на то, что я там нес. Ты потому прибежала, что мужика тебе хотелось. Настоящего мужика, а не конфетно-банановый сироп! Что, не так?
Ася, не отрываясь, с ужасом смотрела на его лицо, чужое, жестокое, равнодушное. Ей казалось, что она спит и видит кошмарный сон.
— Тебя, моя милая, перекормили сладким, вот и захотелось чего-нибудь остренького. С перчинкой. Так ведь? — Алексей смерил ее насмешливым взглядом.
— Замолчи, — тихо сказала Ася, отступая назад, к двери. — Сейчас же замолчи. Или…
— Что — или? Напугать меня решила?
— Или я больше не приду. Никогда.
— Придешь, — спокойно проговорил он, — прибежишь, никуда не денешься.
Ася повернулась и, ни слова не говоря, вышла в коридор. Надела пальто, сапоги, сняла с крючка сумку. Затем заглянула в комнату.
Алексей как ни в чем не бывало снова возился с телевизором.
— Счастливо оставаться, — сказала Ася, с трудом сдерживаясь, чтобы не схватить стоящую на комоде чашку и не швырнуть ему в голову.
— И тебе того же.
Она аккуратно прикрыла входную дверь и, тяжело дыша, прислонилась спиной к облупленной стене.
«Скотина! Болван самовлюбленный! Ничтожество!» — Ей казалось, что поток ругательств, вертевшихся у нее на языке, никогда не иссякнет.
Снизу послышался хриплый кашель. Ася отпрянула от двери.
По лестнице не спеша поднимался давешний сизолицый мужичонка. В руках у него болталась полотняная авоська. Мужик поднял голову, заметил Асю и помахал рукой:
— Здорово, девка.
Она молча начала спускаться по ступенькам.
— Эй! — грязные, корявые пальцы сизолицего ухватили ее за рукав пальто. — Будь другом, дал полтинник.
Ася дернула рукой.
— Ну не жмотничай. Что тебе стоит! Ну хоть десятку, а?
— Пошел к черту, — грубо проговорила Ася и, оттолкнув сизолицего, побежала вниз.
Позади тренькнул звонок. Ася остановилась на площадке между вторым и третьим этажами, прислушалась. До нее донесся скрип открываемой двери. Послышалась негромкая перебранка, затем короткий жалобный вопль, и дверь с грохотом захлопнулась.
Ася поколебалась и двинулась дальше. Прежде чем выйти из подъезда, она все-таки задержалась, дожидаясь, пока сверху появится сизолицый.
Тот еле ковылял, обхватив перила обеими руками.
— Говорила же тебе, не ходи туда больше, — злорадно проговорила Ася, — так тебе и надо.
— Сволочь! Душегуб! — Мужик дополз до последней ступеньки и грязно выругался. — Я еще с тобой поквитаюсь! — Он обернулся и погрозил кулаком воздуху.
— Держи, — Ася сунула ему в руку двадцатку, — и перестань надрываться. Ничего он тебе не должен, это ты без конца попрошайничаешь.
— Гад, — не обращая внимания на Асины слова, проскрипел сизолицый, но деньги взял.
Ася вышла на улицу и с наслаждением вдохнула свежий, морозный воздух.
Все, хватит! Ноги ее больше не будет в этой берлоге. В гробу она видела всю эту рвань подзаборную, этот позор, бесконечные унижения, слезы.
Пусть он ждет ее. Пусть надеется, что она не выдержит, вернется обратно, что у нее нет гордости и самолюбия. Пусть тешит себя иллюзиями о собственной неотразимости и мужественности. Ничего он не дождется! Ничего!
Ася зашагала по хрусткому чистенькому снежку к шоссе. Чем дальше она отходила от мрачно-серого дома, тем страшней и ощутимее становилась пустота на сердце. Его, сердца, словно и не было вообще — оно будто бы осталось отдельно от нее, там, за дверью квартиры на четвертом этаже, в крошечной, десятиметровой комнатке с вылинявшими грязно-лиловыми обоями.
«Не буду плакать! — сама себе пообещала Ася. — Ни за что не буду. Было бы из-за кого убиваться».
Она подумала о Степке, о том, что всю зиму обещала сводить его на каток, да так и не удосужилась сделать это. А зима вот-вот закончится.
Ася еще много
