– Приехали, – сказал картавый и первым окунул ноги в дерьмо. – Ать, вашу мутер! – выругался он. – Кто-то уже успел нагадить.
Я, расставив ноги как циркуль, встал на сухое место и вынес Валери из машины на руках. Она обняла меня за шею, и я, очарованный ее близостью и этим доверительным прикосновением, пошел по грязной улице куда-то вперед, в беспросветную тьму, и ушел бы, наверное, далеко, если бы меня не остановил голос адвоката:
– Нам не в ту сторону, Кирилл!
– Как жаль, – ответил я, разворачиваясь, – что нам с вами по пути.
Подъехал и остановился метрах в двадцати от нас «уазик». В свете его фар картавый выволок из багажника оба рюкзака и, надрываясь, поволок их во двор, обнесенный со всех сторон дувалом. В дверном проеме его встречал мужичок неопределенного возраста, с темным, обросшим бородой, усами, бровями лицом, покрытый вездесущей тюбетейкой, в стеганом халате, подпоясанном кушаком. Идя навстречу картавому, он шаркал калошами, кланялся и прижимал правую руку к сердцу. Вместо того чтобы поздороваться, картавый свалил на хозяина оба рюкзака и, к моему искреннему удивлению, что-то сказал ему, возможно, по-таджикски, из чего я разобрал только «салам». Вот как! Оказывается, наш косноязычный мокрушник владеет еще одним языком, кроме матерного.
Я внес Валери во двор. Слишком уж запуганный, а потому чрезмерно старательный хозяин, освободившись от рюкзаков, вышел из дома и, раскланявшись передо мной, подставил руки, готовый принять девушку.
– Это я сам донесу, – сказал я, но хозяин, похоже, не сразу меня понял и, семеня рядом со мной, пытался помогать. Я услышал, как за моей спиной заржал картавый. Ничего не попишешь, тонко чувствует юмор человек!
Мы зашли в жарко натопленную комнату, в которой сесть можно было только на пол, что тут же мы с Валери и сделали. Сваленные в углу подушки были ничем не хуже спинки дивана, и мы, с наслаждением вытянув ноги, следили за суетой полудевочек-полустарух, стеливших у наших ног выцветшую скатерть, которую постепенно заставляли блюдом с пловом, пиалами, лепешками и прочими восточными закусками.
Я не был голоден и смотрел на дымящийся плов равнодушными глазами. Валери же, в отличие от меня, глотала слюнки и, не дожидаясь, когда за «стол» присядут картавый и адвокат, схватила лепешку и стала рвать ее зубами.
Тепло этого убогого жилища и гостеприимство маленького человечка, ни слова не понимающего по-русски, но вместе со своей хибарой и многочисленной семьей втянутого в темные делишки, которыми мы намеревались заняться в самое ближайшее время, разморили меня, и больше хотелось спать, чем принимать участие в этой странной вечере, предваряющей нашу полуночную прогулку по лезвию бритвы. Мысли о том, что через несколько часов нам придется крадучись преодолевать вброд холодное и сильное течение Пянджа, были невыносимы, и я стал раздумывать о том, как бы добраться до «калашникова» адвоката. Раздумья эти были не вполне серьезны, потому что практически неосуществимы. Я все еще не был свободен, и каждый мой шаг до сих пор контролировался мордатыми охранниками. Один из них стоял в дверях, ведущих во двор, второй, я был уверен, торчал где-то у рюкзаков, сваленных в прихожей.
Пока адвокат негромко говорил по радиостанции с Пянджем, картавый, стоя, пожевал плова, накрутил на палец пучок сельдерея и сунул его в рот, хлебнул из пиалы ржавенькой водички, выплеснул остатки на затоптанный ковер, коим был застелен пол в комнате, и, ковыряя спичкой в зубах, надолго застрял у запотевшего окошка, в котором ровным счетом ничего нельзя было высмотреть. Он не расставался с автоматом, и тот грелся у него под мышкой.
Кажется, мы с Валери задремали, прижавшись друг к другу. Тусклая лампочка под потолком, безликие фигуры забитых женщин, картавый, приклеившийся к окну, поплыли перед моими глазами, раздробились на осколки, закружились в хороводе, и я падал в бездну, наполненную голосами и запахом горького шампуня, и меня уже не тревожил предстоящий переход, как если бы он был всего лишь плодом затуманенного сном воображения.
Меня растолкала Валери. Она щипала за щеки и пыталась оторвать мне нос.
– Проспишь самое интересное, – сказала она.
Адвокат, посасывая трубку, смотрел на нас. Он зачем-то надел на лысеющую голову травяного цвета кепи и стал похож на Фиделя Кастро. Красный, словно от жгучего стыда за свою сущность, картавый отжимался от пола и тоже поглядывал на меня.
– Пора, – сказал адвокат.
Хозяин ждал нас во дворе. Я надел рюкзак и, подкинув его на себе, затянул лямки потуже. Руки машинально ощупали грудь – не хватало автомата, страшно не хватало автомата! Без этой детали рушилась некая логика моего облика и моих поступков. Меня гнали к границе как заложника – вот в чем заключалась истина моего положения, как бы я ни оправдывался перед самим собой и ни показывал свой характер перед картавым и адвокатом.
Валери заметила, что мое настроение резко упало. Она подошла ближе, заглянула в глаза.
– Не надо, – тихо сказала она, будто догадалась о моих мыслях. – Все будет иначе, чем тебе кажется.
– Что будет иначе, Валери?
– Все.
Она говорила загадками, полунамеками, но в ее голосе звучала необычная сила, и она придала мне уверенности. В самом деле, подумал я, чего раскис раньше времени? Надо набраться терпения и ждать подходящего момента. Он наступит – рано или поздно. И тогда я буду диктовать свою волю и насаждать свое правосудие. И это правосудие восторжествует – чего бы мне это ни стоило, какие бы испытания ради этой цели мне ни пришлось бы пережить.
Глава 22
Трое охранников, двое из которых были мне знакомы, сопровождали нас до окраины кишлака. Они шли впереди в некотором отрыве от нас, изображая нечто, отдаленно напоминающее головной дозор. За ними – адвокат. Шел он размеренными и расслабленными шагами, будто в самом деле отправлялся на ночную рыбалку. Руки – в карманах, взгляд – под ноги. В отличие от картавого, который замыкал группу, адвокат так и не вытащил свой «калашников» из рюкзака.
Мы с Валери шли рядышком в середине. Боясь споткнуться в кромешной темноте, она держалась за подвязной ремень на моем рюкзаке. Справа от нас играла крупной овальной галькой быстроводная река, по обе стороны от нее, словно снежные поля, белело сухое русло. Ровное, отутюженное весенними паводками, силой шаловливой горной реки, оно напоминало площадь средневекового города, вымощенного белым булыжником, и мы постепенно сходили с кишлачной унавоженной дороги на эту площадь, и вялые огни кишлака становились все дальше и дальше.
Мы догнали охранников. Они сидели на камнях кружком, один из них курил, и малиновый огонек сигареты плясал перед его лицом. Картавый хлопнул его по плечу, сказал «Давай!» – и охранник, кивнув, поднялся, бросил окурок под ноги и пошел в обратную сторону.
Еще через пару километров отвалил второй охранник, а когда справа и слева темные силуэты гор вдруг расступились и нам в глаза брызнул холодный серебряный отсвет широкой реки, словно гигантский шрам, разрубивший горный массив, картавый отправил назад последнего охранника.
