это была совсем другая Москва. Бросалась в глаза почти стерильная чистота, общая «прилизанность» и немноголюдность.
Мы свернули на широкий проспект и влились в поток других автобусов, которые тоже везли советские делегации от заводов, фабрик, колхозов и институтов. А сбоку, над каким-то зданием, был растянут большой транспарант с надписью:
«Москва — столица игр XXII Олимпиады!»
Глава 20
День жахнул олимпийскую Москву потоком света так внезапно, словно из банной кадушки: р-р-раз — и все моментально зажглось, засияло. И сразу понятно — большой праздник. И на лицах людей — улыбки. Озабоченные, чуть тревожные, но хорошие такие улыбки.
Не знаю, как там у них на Олимпе, а у меня сейчас впечатление, словно Зевс вот-вот уже должен спуститься, и оробевшие херувимы носятся туда-сюда, готовятся. Только что траву не покрасили. Но смотреть на опрятную столицу приятно и симпатично.
В общем, заселились мы в гостиницу (ура, товарищи!).
Конечно же, опять пришлось провернуть старую проверенную «схему» в стиле «Ой, мне здесь дует, в этом номере такие сквозняки, это ужасно…». Не знаю, стервой или просто дурой посчитал меня ответственный товарищ от депо «Монорельс» с эксцентричной фамилией Иванов, но опять он не сказал ничего, только взглянул укоризненно и что-то отметил в своем блокнотике. Чую попадет мне по приезду конкретно, но демоническую Олечку убрать из моей жизни нужно, и то срочно. Поэтому потерплю уж, побегаю. Зато алиби и мне, и демонической женщине готово.
Вторым пунктом моего грандиозного замысла было прошвырнуться по магазинам с целью прибарахлиться. Кто-то подумает — фу, какая хабалистая баба, поехала на Олимпиаду чтобы хапануть импортных товаров, побольше. А почему бы и нет? Одеваться во что-то надо, в магазинах нашего города ассортимент радует не особо. Нет, одежда есть, и довольно добротная, но мне, привыкшей к изобилию двадцать первого века — неотрадно. Да и кушать тоже что-то хочется, иногда и вкусненькое. А у меня теперь на шее еще и старушка с ребенком, о них в первую очередь думать надо. На самом деле, эта мысль навязчиво возникла после одного случая — возвращаюсь я, значит, домой, смотрю, сидит моя Светка на лавочке, болтает ножками и жует кусок хлеба с сахаром. Римма Марковна потом объяснила, что конфет в магазине периодически достать сложно, быстро разбирают, да и очереди большие, ей стоять тяжеловато уже, а ребенку сладкого постоянно хочется. Мы тоже в детстве ели хлеб с сахаром, родители особо не заморачивались, не те времена были. А потом как вспомню советские бормашины — так сразу вздрагиваю. Нет, нафиг, нафиг.
В общем, нормальных конфет и остального купить надо. И это не обсуждается.
Еще одной причиной стал «манифест». Сдуру тогда пошла в гараж, любопытно, блин, мне было, а теперь если они влипнут, то кто-нибудь и меня стопудово сдаст. А третьей причиной было то (о чем я и сама себе боюсь признаться), что я хотела разведать ситуацию. Нет, СССР я не спасу, потому что банально не смогу, не дадут, да и нельзя изменить историю — это за пять лет вдолбил мне в голову Жорка. А уж он ученый с мировым именем. Его и Нобелевские лауреаты внимательно всегда слушают. Но даже пусть я ничего изменить не смогу, зато, может, хоть что-нибудь для своих близких сделаю.
Сбежать по магазинам вышло не сразу. Ответственный товарищ (не Иванов, а тот, что от газеты, у него фамилия оказалась столь же оригинальной — Николаев), выловил меня прямо в вестибюле и пришлось сидеть на собрании, право оно было небольшим. Но бурным.
— Товарищи! Какой мерзавец распускает сплетни, что мы здесь развлекаемся только? — возмущенно начал собрание ответственный товарищ Николаев. — Признавайтесь лучше сами!
— Какое свинство! — воскликнула полная женщина, кажется, она работала в бухгалтерии.
— Это завистники наши! И враги! — с кривоватой ухмылкой отмел гнусные инсинуации долговязый тип.
— Да нет! Это Гусев, больше некому, — категорично сказал какой-то незнакомый товарищ с длинным носом и тараканьими усиками в стиле Сальвадора Дали.
Все посмотрели сперва на Гусева, потом на длинноносого. Гусев сидел с багровым лицом, зато длинноносый прямо весь цвел и улыбался.
— Зачем вы наговариваете на Михаила Григорьевича! — возмутилась бухгалтерша.
— Это не по-товарищески! — запротестовал еще кто-то.
— Я сам слышал, — отмахнулся носатый, с важным видом.
— Вот ведь Бобров, крыса такая, — шепнула сидевшая рядом женщина соседке, — все никак Мишке успех той статьи простить не может…
Я отвлеклась на женщин и прослушала, как оправдался бедный Гусев.
— Нужно отправить его обратно! — выкрикнула какая-то девица с начесом.
— Вот Танька дура, думает, что Бобров к ней вернется, — опять еле слышно хихикнула та самая женщина. Они принялись дальше шушукаться, а я постаралась переключиться на Боброва и Гусева.
— Товарищи! Да что вы такое говорите! — попытался оправдаться Гусев, но его перебили.
Все заговорили разом, взволнованно. Такой гвалт поднялся. Под шумок я тихонечко, бочком-бочком начала продвигаться на выход.
А склока всё набирала обороты:
— Моя работа нужна Родине! — кричал Бобров, — И мой вклад в дело советской журналистики — бесценен! Не то что ваши незатейливые статейки!
В общем, еле-еле удалось незаметно свалить.
В ближайшем магазине одежды очередь была километровая.
— Товарищи! Не толпитесь! Товарищи! — растерянно и в который раз взывал к коллективному разуму очкарик с повязкой на рукаве. Но коллективное бессознательное явно превалировало, и товарищи продолжали толпиться самым что ни на есть возмутительным образом. От этого и продавцы, и очкарик с повязкой нервничали и раздражались, что отнюдь не повышало качество оказываемых услуг.
Я поняла, что стоять мне здесь придется аж до закрытия Олимпиады, поэтому аккуратненько стала протискиваться вперед.
— Гражданочка! Вы куда претесь?! — возмущенно загудела очередь.
— Я из прессы, — я взмахнула удостоверением. — Интервью для газеты буду брать.
Магическое слово «интервью» моментально подействовало, и неизбалованная вниманием прессы публика пропустила меня вперед.
— Как вы оцениваете подготовку магазина к увеличению потока покупателей в связи с Олимпиадой? — задала я в лоб провокационный вопрос продавцу.
Продавщица, пухлая женщина средних лет, растерялась и умоляюще посмотрела
