бы и продолжали жить, если бы Каим не заявился в село. Эсми-то девочка одарённая, сперва с отцом занималась, потом сама по его книгам, и сразу почувствовала, кто таков этот погорелец. А как почувствовала, обида взяла. Это он должен был от отца проклятие унаследовать, а, выходит, она за него мучается. С той поры только о мести помышляла. Уговорила меня отменить сдерживающие чары и пошла по лесам скитаться, силу наращивать. Известно ведь, что оборотень тем сильнее становится, чем больше крови людской проливает. Тела тех, с кем расправлялась, она прятала, но слухи всё равно поползли. Я просил её затаиться, повременить – напрасно. Она уже начала тогда обхаживать Каима, чтобы он ей доверился, и в подходящий момент паршивца можно было заманить подальше от села. Однажды мы с Эсми крепко поругались: я настаивал подождать, она же рвалась скорее свершить месть. Дошло до того, что убежала из дома. Я тут же провёл ритуал и накрепко запечатал нечистую болезнь. А потом вы сломали печать. И, видно, так моя девочка извелась от голода, что напала на первого встречного, возницу вашего. Где она до этого скрывалась – ума не приложу. Может, опять же, за Барьером. Хотя мне никогда не признавалась, что умеет его проходить.
– Довольно, – остановил излияния Брингбора караг. – Остальное обсудим позже. Мы забираем тебя в нэтэр. Фургон и конвоиры прибудут через две недели.
Вейди поднялись и, не попрощавшись, направились к выходу.
– Стойте, – окликнул их Брингбор. – Скажите, как вы поняли, что духовидец – это я? В чём была моя оплошность?
– В истинных воспоминаниях Каима сохранился момент, когда вы пробрались к нему ночью, желая убедиться, что подмена пройдёт успешно, – ответил Ринос.
– Но мальчишка не мог меня видеть, он спал.
– Не настолько крепко, как вам показалось.
* * *
У ворот Оллата главную улицу беззастенчиво перегораживал экипаж вейди. Позади него, словно в очереди, стоял арестантский фургон. Пристяжные в нетерпении били копытами, изредка пофыркивали, из ноздрей животных вырывался молочно-белый пар. В последние дни подморозило, хотя снег ещё не выпадал. Погода стояла ясная и студёная.
Новоизбранный староста, кряжистый мужик сорока или около того лет с добродушным веснушчатым лицом, обсуждал с возницей экипажа цены на овёс, качество сбруи, преимущества и недостатки разных пород лошадей и прочие подобные темы, пока Ринос и Тиранай, прохаживаясь вдоль плетня, наблюдали за погрузкой арестантов.
На проводы собралось всё село, запрудив улицу аж до самого Торга. Иные плакали, иные озадаченно молчали, иные перешёптывались. При этом никто не порывался нарушить порядок: остерегались волшебников. Двое вейди, которых прислали из Мирагвела в качестве конвоиров, отличались на редкость суровым видом.
Вместе с возницей они помогли Мэрис, а затем Оллату забраться в фургон. Когда настал черёд Брингбора, он отстранил конвоиров и удало запрыгнул на повозку.
– Славная будет поездка! – с напускной весёлостью воскликнул духовидец. – Тёплая компания старых знакомцев – лучше не придумаешь!
Следом за Брингбором под полог нырнули суровые вейди. Возница устроился на облучке. Тиранай с Риносом влезли в экипаж, и друин зычно крикнул: «Трогай!» Колёса обеих повозок захрустели по усыпанной песком дороге.
– Интересно, что сделают с виновными? – рассуждал вслух молодой волшебник. – Изгонят за Барьер? Лишат разума?
– Едва ли, – подал голос караг. – Думаю, Оллата и Мэрис помилуют. Они для нэтэра малоинтересны. Вернее всего, этих двоих отошлют в Хаэрфост выполнять грязную работу: чистить котлы, дымоходы, выметать сор, выбивать ковры, смахивать пыль. А Брингбора…
Узловатые старческие пальцы огладили крышку ларца, покачивавшегося на сиденье подле Тираная.
– … ручаюсь, оставят у нас. Уж отыщут предлог. Живой духовидец – сокровище дороже золота и самоцветов. Заточат в башне, возьмутся за исследования…
Караг сипловато кашлянул, погладил бороду и без всякого перехода мечтательно произнёс:
– Эх, вот вернёмся в Мирагвел, заживём по-прежнему.
Ринос крепче стиснул в руках горшок с прахом Юка.
– Да, наверное, – откликнулся друин, а про себя заметил: «Нет, мне никогда прежним не быть».
Милосердный демон (намирская сказка)
Давным-давно в одной горной деревушке жил пастух по имени Тилет. Дни напролёт он пас овец своего богатого дядюшки, а вечерами, лёжа на тощем засаленном тюфяке в крошечной комнатушке под самой крышей, грезил о лучшей доле. В мечтах удача послушно семенила за ним, как лохматый пёс Джиул. Бравый Тилет выручал из беды незадачливого толстосума, и добряк непременной одаривал его деньгами и шёлком. А, бывало, из глубокой сердечной благодарности, ещё и дочку свою, красавицу, выдавал замуж за пастуха.
Но в жизни почему-то ничего подобного не случалось. Толстосумы оказывались до безобразия предусмотрительными. Узких тропинок, вьющихся по кишащим лихими людьми расщелинам, сторонились. Выбирали надёжные мощёные дороги, охраняемые тщательно вооружёнными наёмниками.
Что до Тилета, то так бы и продолжал он подменять явь вымыслом, если бы однажды, бродя в сумерках по окрестностям, не обнаружил на склоне холма серебряную монету. Терзаемый любопытством, пастух задрал голову и увидел пещеру, похожую на широко раскрытую пасть гадюки. Изнутри пещеры исходило призывное золотое сияние.
«Там, небось, логово разбойников, – сразу же вообразил Тилет, – и полные сундуки всякого добра. Да только сторожа лютые, наверняка. Эх, глянуть бы хоть одним глазком…»
Тихим свистом пастух подозвал к себе Джиула.
– Выручи, друг, – прошептал он в косматое навострённое ухо. – Сцапают меня – надвое разорвут, а тебя не тронут.
Джиул жалобно заскулил, но воле хозяина подчинился.
Вскоре с вершины холма донёсся радостный лай. С трепещущим от волнения сердцем Тилет ринулся к пещере. Трудно поверить в такую удачу, однако ж как не поверить, когда ноги ступают по золоту, пальцы гладят алмазы, а взгляд утопает в неисчислимых сокровищах, небрежно разбросанных по всему сумрачному укрывищу. Пастух ошалело озирался, хватал что ни попадя, потом бросал, кидался на новые драгоценности. Кубки, диадемы, фибулы, ожерелья, кольца, монеты летели в разные стороны, создавая ещё больший хаос. Не избежать бы Тилету помешательства, если бы в один момент пещера не огласилась горькими, заунывными рыданиями.
На пастуха нашло оцепенение. Ни жив ни мертв стоял он и глаз не мог отвести от громадного демона, плачущего в три ручья, будто девица накануне свадьбы. По виду демон был как человек, только росту исполинского да изо рта торчали клыки кабаньи, а из ноздрей вырывался дым. Откуда он взялся – неведомо. Когда Тилет проник в пещеру, там никого не было, и вот на тебе!
Между тем великан заметил юношу, отёр слёзы рукавом парчового, расшитого канителью и жемчугами, халата и, к полной неожиданности пастуха, заговорил нежным, елейным голосом:
– Добрый человек! Видно, зря проклинал я судьбу. Смилостивилась
