жилось гораздо легче и веселее. Я понял, что становлюсь по-настоящему сентиментальным.
Don't you kno-ow
That it's wo-orth
Every treasure on ea-earth
To be you-oung at hea-eart [3].
Я просто начинаю стареть. Мне уже двадцать два года, скоро будет двадцать три, и с этим ничего не поделаешь. Через каких-нибудь семь лет мне исполнится тридцать, и тогда все будет позади. Я потянулся за бутылкой вермута, наполнил свой стакан и сделал основательный глоток. Вермут был сладковат на вкус и напоминал сироп. Я грустил о том, что моя юность проходит не в сороковые годы. Я слишком поздно родился, чтобы быть молодым в сороковые годы. В сороковые годы я был еще ребенком. Годы с сорок пятого по сорок восьмой всегда казались мне самыми заманчивыми. Я смотрел все фильмы, снятые тогда. Смотрел и не мог насмотреться. А музыка, а машины, а женщины! А какие платья и прически! Густо накрашенные губы и разочарованные глаза! Таких женщин больше нет и никогда не будет.
— По-моему, он очень милый, — пробормотала Ульрика.
— Кто милый? — спросил я, снова возвращаясь в шестидесятые годы.
— Эрик Берггрен, — сказала Ульрика. — Правда, он немного застенчив. Но от этого он еще милее.
Эрик Берггрен был молод в сороковые годы. И Мэрта с Германом тоже были молоды в сороковые годы. Вдруг Мэрта появилась под умывальником и улыбнулась мне, но я тотчас же прогнал ее из комнаты. Какой она была очаровательной маленькой женщиной, настоящей женщиной сороковых годов. Эрнст Бруберг, Хильдинг Улин и Вероника Лейн тоже были молоды в сороковые годы. Их немало. И я вдруг почувствовал, как во мне рождается черная зависть.
— Ты так думаешь? — спросил я. — А по-моему, он весьма ординарная личность.
— В нем что-то есть, — возразила Ульрика.
— Вполне возможно, — сказал я.
Она встала и подошла к окну. Походка у нее, пожалуй, стала немного нетвердой. Она открыла дверь на балкон и вернулась обратно.
— Здесь так накурено, — сказала она. — Дым щиплет глаза.
Она стояла у оттоманки. А я лежал и смотрел на нее. У нее были удивительно красивые ноги. И вся она была красивая, статная и цветущая. Но мне все-таки чего-то не хватало. Все-таки она не была женщиной сороковых годов.
— Ложись ко мне, — сказал я Ульрике.
Она послушно легла рядом со мной. Я взял сигарету, вставил ей в рот и зажег.
— А теперь попытайся вспомнить, с кем и при каких обстоятельствах ты видела Мэрту Хофстедтер, — сказал я. — Меня главным образом интересует то, что имеет отношение к ее встречам с Германом, Хильдингом, Эриком Берггреном, Ёстой Петерсоном, Эрнстом Брубергом и, возможно, также со стариком Юханом-Якубом.
И Ульрика предалась воспоминаниям. Этот вечер воспоминаний тянулся довольно долго. Оказалось, что о Мэрте Хофстедтер в этой связи можно было порассказать немало. Наконец речь зашла о белой машине.
— Что это за белая машина? — спросил я.
— Это было на второй или третий день после Нового года, — ответила Ульрика. — Я увидела ее в белой машине. Машина стояла между автобусной остановкой на площади Фюристорг и баром «Гилле».
— Она была одна в машине?
— Не знаю. Этого я не видела.
— Каким образом ты ее заметила?
— Когда я проходила мимо машины, она как раз зажигала сигарету. И ее лицо было освещено.
— Какой марки была эта машина? Ты сказала только, что она белая.
— Не знаю. Ты же сам понимаешь: я и машины…
— Понимаю.
Я встал, прошел в другую комнату и принес иллюстрированные календари с изображением машин.
— Давай посмотрим вместе, — предложил я. — Если это одна из последних моделей, то она наверняка есть в этом календаре.
— У нее был очень современный вид, — сказала Ульрика. — Роскошная машина.
Я зажег сигарету и подошел к окну. Потом вышел на балкон и посмотрел на небо. Оно было затянуто облаками. Ни одной звездочки. Завтра тоже будет пасмурно. Пасмурно, скучно и уныло.
— Ну как, нашла что-нибудь? — спросил я.
— Не надо волноваться, — ответила Ульрика.
Я сел, докурил сигарету и зажег новую. Она лихорадочно листала один календарь за другим. Вдруг она негромко вскрикнула.
— Вот она!
Я подошел и заглянул в календарь. Это была «альфа ромео Джульетта спринт».
— Ты уверена? — спросил я Ульрику.
— Почти.
— Конечно, это не совсем обычная машина, но в данном случае она мало что дает нам. Ни у Германа, ни у Эрнста Бруберга машины нет. У Хильдинга — черный «мерседес-220». У Ёсты Петерсона — «сааб спорт», а красный «порше», который мы видели в Ворсэтра, очевидно, принадлежит Эрику Берггрену. На чем ездит старик Юхан-Якуб?
— На «амазоне», — ответила Ульрика. — Это одна из немногих моделей, которые я знаю.
Она снова замолчала.
— Но я уже несколько раз видела эту машину, — продолжала она. — Ее ставят перед зданием университета.
— В таком случае нетрудно будет узнать, кто ее владелец, — сказал я. — Завтра мы это выясним.
Наконец с вермутом было тоже покончено. Мы прилегли. Время было позднее, около одиннадцати. Ульрика заснула, положив голову мне на плечо. Она даже немного похрапывала. Сегодня она слишком много выпила.
Но я не мог заснуть. В голове что-то беспрестанно жужжало. Я чувствовал легкое недомогание. А кроме того, страшно хотелось пить. Я неотступно думал о том, кому же может принадлежать эта белая «Джульетта». Потом появилась Мэрта и снова стала смотреть на меня. Я уже начал привыкать к ее обществу. Ее бледное лицо с мутными стеклянными глазами повисло прямо над моей головой. Нужно было срочно принимать какие-то меры, чтобы не сойти с ума. Я осторожно приподнял голову Ульрики и положил ее на подушку. Она шевельнулась и что-то пробормотала. Я вылез из постели, стараясь не разбудить Ульрику, вышел в переднюю и там оделся. Я написал записку и прикрепил ее к зеркалу. Я написал, что хочу прогуляться и вернусь через час. Я направился прямо в «Гилле».
16. Турин
Братья Бруберги, старший и младший, сидели в обеденном зале. Вот подходящий случай немного отвлечься. Я подошел и сел за их столик.
— Как идет расследование? — спросил я.
— Спасибо за внимание, — ответил Харальд Бруберг довольно сухо.
Видимо, его не слишком обрадовало мое появление. Я достал пачку сигарет из внутреннего кармана пиджака и тут же уронил ее на пол. По-моему, Эрнст Бруберг подумал, что я пьян.
— А вы все топчетесь вокруг да около и никакого толку, — сказал я немного нагло. — Я бы на вашем месте вызвал экспертов из Стокгольма. А Блюгдена отправил бы в монастырь.
— Не Блюгден,
