был похож на меня, – сказал Волгин, но Брандхофф даже не обернулся, просто неприязненно передернул плечами.
Лена посмотрела на спутника и грустно покачала головой: очень жаль, но это бесполезно, пора уходить. Капитан вздохнул, извлек из кармана пачку бумажных ассигнаций, отсчитал несколько купюр.
Заслышав шуршание банкнот, Брандхофф обернулся и принялся наблюдать за движениями советского офицера. Волгин положил деньги на стол и вместе с Леной направился к выходу.
– Там русских не обижали, – сообщил в спину Брандхофф, – кормили. Даже разрешали рисовать.
Волгин вздрогнул и застыл на ходу:
– Кому разрешали?
– Там был художник. Русский. Ему разрешали.
Гончая, напавшая на след, испытывает те же чувства, что испытал в этот момент Волгин. Он ощутил, как в темную комнату, где он двигался на ощупь и никак не мог найти выход, вдруг брызнул свет, предметы вокруг приняли очертания, и сразу стало ясно, куда двигаться дальше, а главное – появилась надежда.
– Вы видели этого художника?
– Да, видел, – сказал Брандхофф. – Он был грязный.
– Как он выглядел?
– Лица я не рассматривал. Но помню, что он был тощий. Очень тощий. Герр Хаммер привозил ему краски и кисти. Мы ездили за ними в магазин в Нюрнберге. Даже мастерскую обустроил в пустом бараке. Герр Хаммер очень хорошо к нему относился. Просил рисовать побольше. Ему нужны были большие плакаты, красивые. Художник их рисовал.
– Художник работал на немцев? – ошеломленно пробормотал Волгин и поглядел на Лену.
– Ну да, – подтвердил Брандхофф, – работал. Рисовал наших солдат и детей. Портреты фюрера. А потом взял и сбежал. В лагере большой шум из-за этого поднялся. Его искали день и ночь.
– Художник бежал из лагеря? – не поверил своим ушам Волгин.
– Вроде сбежал. Я больше ничего не знаю. Герр Хаммер был очень на него обижен, что он сбежал.
– А герр Хаммер – это кто?
Брандхофф сделал неопределенный жест черным протезом и посмотрел на кулак Волгина с зажатыми в нем деньгами. Волгин отсчитал еще несколько купюр и протянул собеседнику.
– Герр Хаммер был хороший человек, – радостно сообщил Брандхофф, пряча деньги в карман штанов. – Очень хороший. Он был главным.
– Чем он занимался?
– Он был инспектор по лагерям. Эсэсовец. Я его иногда возил. Он даже подарил моей жене шубу. Почти новую.
– Герр Хаммер… А имя?
– Имени не знаю. Его звали просто Хаммер.
Волгин переглянулся с Леной.
– Где его можно найти? – спросила она.
Брандхофф опять пожал плечами. Как видно, это было его излюбленное движение.
– Он не здешний, – сообщил Брандхофф. – Картины любил. О художнике заботился. А тот взял и сбежал.
– Вы можете описать этого Хаммера?
– Ну, я не знаю…
– Хорошо, вы не вглядывались в художника, но Хаммера-то наверняка успели разглядеть, раз вы его столько раз возили? – Волгин уперся взглядом в собеседника.
Коротышка закатил глаза к потолку, на лице его возникла смутная улыбка.
– Он был высокий, – мечтательно произнес Брандхофф, – стройный. С широкими плечами. Настоящий ариец!..
23. Стрела и победа
Ночь была ясной, сквозь дыру в куполе поблескивали мокрые звезды. Завывал ветер, звук одиноких шагов гулко отражался в полуразрушенных колоннах храма.
На самом деле сейчас в храме находились двое – один беспрестанно вышагивал по разбитым, заваленным балками плитам, а второй будто врос в землю. Он тяжелым движением почесывал затылок с уродливым шрамом.
– Ты точно в этом уверен, Франц? – спросил Хельмут, покусывая губу. Он был напряжен и озадачен.
– Я уверен. Если бы я не был уверен, разве стал бы повсюду вас разыскивать? Вы бы знали, чего мне это стоило! Несколько дней вас искал, – в словах Франца звучал явный упрек.
– А может, ты ошибаешься?
– Если в лагерь влезут русские, оттуда не уйти, – отвечал охранник. – А они что-то замышляют. Этот офицер расспрашивал помощника коменданта, очень подробно расспрашивал.
– Но почему ты считаешь, что американцы собираются сотрудничать с советскими? Мне кажется, у них как раз не лучшие времена. Сейчас эти джоны не очень-то жалуют русских в Нюрнберге.
– Тогда почему в лагерь приехал русский офицер? До этого в лагерь никого не пускали, а теперь явилась целая делегация…
Хельмут с сомнением покачал головой.
– Мы еще не готовы, – наконец сказал он.
– Я привык доверять своей интуиции, – возразил Франц. – Тут что-то неладно. Надо действовать.
– С такой охраной? Ты же говорил, что через месяц-другой ее должны отозвать. Тогда мы сможем все осуществить без лишних проблем.
– Нельзя медлить. В конце концов, в 1944 году в лагере охраны было куда больше. И охранники были куда более опытными, чем эти необстрелянные янки. А один человек все равно сбежал, помнишь? Художник…
И он насмешливо, почти с издевкой поглядел на Хельмута. Хельмут ответил мрачным, тяжелым взглядом.
– Я не уполномочен действовать самостоятельно, – наконец произнес он. – Надо получить «добро» от главного.
– Ну так получи! Потом будет поздно!
Хельмут в задумчивости сделал несколько шагов в глубину храма и поднял глаза на алтарную стену. На алтарной стене светился лик, вернее, его половина, оставшаяся после бомбардировок. Хельмут застыл, глядя на фреску, и лицо его вновь приняло благоговейное выражение.
– А все-таки американцы – варвары, – проговорил Хельмут. – Такую красоту уничтожить!..
– Не знаю. Я в этом ничего не понимаю. Просто мазня.
– Ты не прав, Франц. Искусство – душа человечества. А этот художник – он большой талант. Если бы фреска сохранилась полностью, сюда бы съезжались со всех концов света, чтобы поглядеть на нее.
– Не морочь голову, – прервал излияния Хельмута охранник. – По твоему настоянию я устроился в лагерь. Рискую своей жизнью. А ты тут какие-то каракули на стенке рассматриваешь.
– Ты как со мной разговариваешь, ефрейтор? – рявкнул Хельмут.
– Виноват, – сказал Франц, но в голосе его не слышалось сожаления. – И все-таки: ты собираешься нападать на тюрьму или нет? Или я могу считать себя свободным?
Хельмут подошел к охраннику и несколько секунд, не мигая, смотрел ему в лицо. Франц оставался невозмутим.
– Ладно, – произнес Хельмут, – действуй. Под твою ответственность. Укроешь их в лесном лагере. А мне отбери десяток самых надежных – для выполнения экстренных поручений.
– Куда привести?
– Вот тебе адрес, – Хельмут извлек из кармана пальто записную книжку и огрызок карандаша. – Никому не давай. Просто приведи. Учти – это засекреченное место. Никто не должен знать.
– Обижаешь! – Франц вгляделся в кривую строчку, которую замыкала цифра 18, это был номер дома. Хмыкнул: – А я-то думал: где вы так надежно прячетесь? Очень умно. Никому и в голову не придет искать в этом месте.
– Дом разрушен и кажется необитаемым. Найдешь подъезд, где рядом с входом написано: ПОБЕДА. И стрела снизу. Вот так, –
