имя Мария, а мать звали Авророй. Они жили в Москве.
– Царица Небесная! – воскликнул он и перекрестился. – Это ж надо такому случиться! Найти свое дитя на дороге… Не знал, что у вас есть жена и дочь.
– Мы не состояли в браке. Но дочь – моя!
– Конечно, конечно, – закивал он и засуетился. – Надо бы покойницу похоронить. Грех так бросить.
– Потом, – сказал я, мысленно укорив себя: сам не подумал. – Нет времени. Положите тело на сани и прикройте чем-нибудь. Похороним на дневке.
– Слушаюсь! – козырнул Синицын и убежал. От коляски вернулся Пахом. В руках он тащил кожаную сумку.
– Нашел! – сообщил довольно. – Платьица, рубашечки, чулочки. Все разбросали, когда грабили, но не взяли. Зачем им детское? Я собрал и сложил.
– Молодец! – сказал я. – Заберем с собой. А сейчас подержи.
Осторожно оторвав Мари от себя, я передал ее денщику и взобрался в седло. Пахом протянул мне девочку. Я подхватил ее под мышки, усадил боком перед собой и прикрыл полой бурки. Мари прижалась ко мне, я обнял ее левой рукой и дал шенкеля Каурке. Кобылка затрусила по дороге, догоняя ушедший вперед батальон. Скоро мы нагнали его и поехали рядом. Я ловил на себе удивленные взгляды егерей, но не обращал на них внимания. Плевать…
Аврору мы похоронили на лесной опушке, где дивизия встала на дневку. Это люди могут идти целый день, а коням нужен отдых. В обозе нашелся шанцевый инструмент. Солдаты сгребли снег, взломали верхний, подмерзший слой земли ломами и выкопали неглубокую яму. Двое егерей спрыгнули в нее, приняли завернутое в старую шинель тело и уложили на дно. Я прочел молитву. Звать батюшку было бесполезно: во-первых, его с нами нет – отстал по дороге, во-вторых, он отказался бы отпевать иноверку – на шее Авроры обнаружили серебряный католический крестик. Странно, что его не сняли грабители. То ли побрезговали такой малостью, то ли не стали обыскивать тело.
На похороны пришли офицеры полка. Слух о чудесном обретении капитаном Руцким французской дочери облетел бивак. Сняв шапки и кивера, офицеры выслушали молитву, перекрестились и надели головные уборы. Егеря споро забросали могилу землей и сформировали холмик, воткнув в него сколоченный из жердей крест. Писать на нем имя покойной я не стал. Француженка… Прочтет вдруг кто нерусское имя, и снесет крест, а то и могилу осквернит. Злость у людей на французов велика, и она нередко иррациональна. Авроре Дюбуа и без того повезло, если можно так сказать – упокоилась по-христиански. Многим ее соотечественникам подобного не выпало.
«Покойся с миром, Аврора, – пообещал я мысленно. – Не беспокойся за дочь. Я сделаю все, чтобы спасти ее. И мне все равно, что подумают о том другие».
Легкий ветерок, прорвавшийся из леса, легко коснулся моего лица – будто погладил. Меня услышали, а может, просто разыгралось воображение. Я надел кивер и отправился к биваку следом за офицерами.
Маши (так я стал звать девочку) не было на похоронах, да и незачем. Ее накормили кашей, и она спала в санях, укрытая полушубком, под присмотром Пахома. Денщик принял к сердцу появление у меня дочери, хлопотал над ней, как наседка над цыпленком: умыл, помог справить нужду, кормил с ложечки. Удивительно, но Маша не противилась – наоборот, принимала его заботу как должное.
– Кто тебя научил управляться с детьми? – спросил я денщика после того, как девочка уснула.
– Ну, дык, я старший в семье был, – пожал тот плечами. – Меньших нянчил, на закорках носил. Дети – они как лошади, доброе сердце в человеке чуют. Да и сами такие. А вот как подрастут…
Пахом замолчал. Я кивнул – знал его историю. Мать Пахома умерла, когда денщику было три года. Отец взял мачеху. Когда сводные братья подросли, на одного из них пал жребий идти в рекруты. Мачеха убедила отца, тот бросился в ноги к помещику и уговорил барина взять в солдатчину старшего. В этом поучаствовали и сами братья, дружно насев на батьку. Пахом к тому времени остался бобылем – умерла родами жена, что и стало решающим аргументом для помещика. С другой стороны, чего ему горевать? Что он видел в своей деревне? Тяжкий труд от рассвета до заката с перерывом на зиму, хлеб из мякины к весне, розги помещика? В армии он сыт и одет, получает деньги, которых прежде в руках не держал, а сейчас, в денщиках, вовсе не знает нужды. И, главное, свободный человек. Никто не смеет продать его, как скотину, а наказать шпицрутенами можно только по решению военного суда, для чего требуется серьезно провиниться. Командиры в этом времени битьем не увлекаются. Багратион в бытность командующим армией и вовсе рекомендовал подчиненным офицерам забыть о телесных наказаниях.
По пути к биваку ко мне подошел Спешнев.
– Что думаешь делать с дитем? – спросил хмуро.
– Не решил, – ответил я.
– Ей не место в армии.
– Дочь не брошу! – окрысился я.
– Что ты, что ты! – замахал он руками. – Не о том речь. Что я, зверь и не понимаю? Хотя, признаюсь, удивлен. Ты не говорил о дочери.
– Сам не знал.
– То есть? – удивился он.
– У меня была связь с этой женщиной в Париже, а потом она внезапно исчезла, – выдал я легенду. Придумал еще на пути к биваку – знал, что станут спрашивать. Письма покойной приходили из Парижа. – Я в ту пору был в Испании. Когда приехал, Аврору не застал. Мне сказали, что она уехала, не сказав, куда. У нее, вроде, возникли неприятности с тамошней властью. Аврора – французская дворянка, их во Франции не слишком жалуют. Кто ж знал, что она переберется в Россию и станет жить в Москве? А потом и мне пришлось бежать, так и потеряли друг друга. Проклятая война!
Последнее я произнес вполне искренне.
– Так, может, дочь не твоя? – засомневался Семен.
– Моя, – покачал я головой. – Аврора была беременна, о чем сообщила мне в письме. Мы собирались пожениться. Я ведь и в Париж отпросился, чтобы заключить брак. Не знал, что она родила девочку. Ты видел Мари?
Он покачал головой.
– У девочки мои глаза – у Авроры они карие. И вообще похожа. Возраст совпадает.
– Чудны дела твои, Господи! – перекрестился Спешнев. – Прямо как в романах. Ладно, Платон, придумаем что-нибудь. Поговорю с Паскевичем.
Слово свое он сдержал. Вечером на биваке меня позвали к генералу.
– Все знаю, Платон Сергеевич, – сказал Паскевич, едва я поздоровался. – Спешнев рассказал. Признаться, изумлен. Но чего не бывает на войне – тем более, такой? Вся Европа взбаламучена, народы пришли в движение, тысячи людей сгинули. И все из-за одного злодея. Тем не менее, поддержу вашего полкового
