нас своей численностью. К вечеру второго дня генерал Войцеховский, командир 2-го корпуса, отдал приказ своим уфимцам отступать.
Было еще одно обстоятельство, проявившееся впервые именно в этих боях. Начиная с ранней весны большевики бросили огромное количество своих агентов на восток для пропаганды и организации банд у нас в тылу; комиссары снабжали их очень большими суммами денег, пользовались всякими способами, оставляя при отступлении красной армии свои ячейки в городах и деревнях, а при ее наступлении – направляя их под видом беженцев. В конце июня прошел севернее Уфы целый небольшой отряд коммунистов, одетых в нашу военную форму, с погонами, и пробрался горными тропами нам в тыл. Изловить их не удалось, кроме одного красноармейца, который показал, что цель этого коммунистического отряда была взорвать железнодорожные мосты в тылу нашей армии и поднять восстание среди рабочих Златоустовского завода.
Действительно, как раз в эти дни им удалось подорвать мост через небольшую речку восточнее Бердяуша и затем повернуть и выйти в тыл уральцам, отбивавшим атаки красных войск. Создались очень тяжелые условия, из которых мы вышли с большим трудом.
Вся первая половина июля прошла в боях за горные проходы Урала. Бои эти шли с переменным успехом; армия не отдавала ни одной своей позиции без попытки отбросить красных. Но для того чтобы перевернуть ход кампании, надо было собрать резервы, сосредоточить большие силы и перейти в общее наступление; чтобы разбить красных, надо было дать генеральное сражение.
Сибирская армия, или, правильнее, остатки ее, катилась без удержу на восток, отдавая красным большие пространства северного Урала; 16 июля был брошен Екатеринбург. Генерал Дитерихс оставил после этого на фронте только заслоны, а все оставшиеся от армии Гайды части перевозил по железной дороге в глубокий тыл, в Ялуторовск, Тюмень и Тобольск. Сибирская армия временно как бы потеряла всякую боеспособность и уходила, ставя тем в совершенно невозможное, тяжелое положение Западную армию.
А дух и силы последней были нетронуты, несмотря на отход и на непрерывные бои; все части Западной армии были налицо, сохранили боеспособность и желание драться до победы. Налаженный механизм штаба и тыловых органов давали полную возможность поддерживать и увеличивать живую силу наших корпусов. Усилия всех направлялись согласованно к одной цели. И все ждали приказа о новом общем переходе в наступление.
Местом для этого был избран Челябинск. Среди других была одна чрезвычайно важная причина этого решения. Отсюда идет железная дорога на Троицк, бывший базой Южной армии. Это была последняя связь с ней; если мы не выиграем дела под Челябинском, то Южная армия была бы предоставлена самой себе, поставлена в очень трудные условия.
План новой операции был составлен так: Западная армия, сдерживая красных арьергардами, должна была быстро стянуть свои силы к Челябинску и сосредоточить две ударные группы – генерала Войцеховского к северу, генерала Каппеля к югу от города. Здесь войска должны были пополниться, отдохнуть и организовать базы для боя; а затем, когда красные втянутся в долину из гор, они будут атакованы с севера и юга, взяты в клещи, с целью окружить их, отнять артиллерию и пулеметы. С севера всю операцию прикрывал и обеспечивал 3-й Уральский корпус.
Население всего района от Волги до Челябинска переживало в это время величайшую драму. Светлые надежды на жизнь сменялись мрачным, темным холодом смерти; с отходом белых армий выплывал зловещий призрак кровавого интернационала. Как на известной картине Штука, шел он, костлявый смеющийся скелет, сидя верхом на чудовищном животном, оставляя за собой тысячи трупов, дымящиеся пожарища, сея смерть, ужас и заливая все кровью. Бесконечной вереницей тянулись впереди нашей армии на восток обозы с беженцами; целыми селами двигались на восток русские люди всех национальностей, спасаясь от хищного интернационала, ибо для него существует лишь одна признаваемая им, всесветная нация, племя «избранное Иеговой», рассеянные по лицу земли иудеи.
Рабочие Златоустовского и других заводов Урала присоединились к потоку беженцев. Крестьяне, башкиры, татары и оренбургские казаки отправляли свои семьи и скарб на подводах в тыл, а сами приходили в армию, составляли отряды, брались за оружие, чтобы отбить вражью силу.
Ставка и генерал Дитерихс, видевшие распыление Сибирской армии и крушение там всего дела, представляли себе весь фронт в таком же состоянии. Я получал запросы: что осталось от Западной армии и каким образом мы можем еще держаться? Они не видали и не понимали ни состояния наших войск, ни того общего желания отразить натиск большевизма, которое охватило всех, и войска, и население.
Челябинск – центр обширного края, разросшийся в последние десять лет до размеров большого губернского города; центр хлебной торговли и золотопромышленного района. Еще в начале прошлого столетия это была простая башкирская деревня Селяба, лежащая при выходе из гор и лесов старого, седого Урала в долину Западной Сибири.
Когда я прибыл со своим штабом в Челябинск для проведения плана новой операции, не хватало времени, чтобы принимать и говорить со всеми депутациями, приходившими ко мне каждый день с раннего утра и до вечера. Шли горожане, рабочие, казаки, башкиры и крестьяне с заявлением о своей готовности отдать все силы, чтобы только не пустить сюда большевиков, отбить натиск врага, к которому русский народ чувствовал инстинктивную ненависть и смертельный страх.
При подготовке операции мне пришлось исколесить на автомобиле весь этот район, на сотни верст к северу и югу от Челябинска; и всюду я видал одно – русских людей, готовых на какие угодно жертвы и лишения, предпочитавших смерть в борьбе или уход в неизвестную даль подчинению коммунистам-большевикам.
Вот казачья станица Травниковская, одно из тех поселений, где живут потомки скромных строителей Великой России. Большие улицы, дворы обстроены хозяйственно и полны добра, площадь с небольшой белой церковью залита палящими лучами июльского солнца и гудит толпой. Все население станицы собралось на площадь, пришли даже казачки с грудными младенцами. Раздается мерный благовест, и медные голоса колоколов далеко разносятся в летнем раскаленном воздухе. Из церкви выходит крестный ход; колыхаясь, плывут над толпой святые хоругви, блестит золотом большой крест, так ненавистный всем слугам интернационала, сверкают на солнце светлыми бликами иконы и ризы священников.
«Спаси, Господи, люди Твоя…» – разносится пение, подхваченное тысячной толпой и заглушавшее даже громкий благовест.
Приходит священник и кропит святой водой
