подруге, напрягая губы, чтобы те не дрожали.
– Ну что ты, милая? Пожалуйста, не плачь.
Она сдернула перчатку и пальцем аккуратно вытерла слезинку с обжигающе горячей щеки Лауры. Та прикрыла глаза.
– Все будет хорошо. Подождешь меня, пока я расплачиваюсь с доктором Вудвортом?
Лаура была неглупой девочкой, она отлично понимала, что Уинифред храбрится. Она поняла, зачем ее высылают из кабинета, и все равно безропотно повиновалась. Тихонько повернув ручку, она вышла, и из приемной комнаты оглушительно дохнуло лилиями.
Это несправедливо. Ей ведь совсем недавно исполнилось пятнадцать.
– Она поправится? – тихо, чтобы не услышала Лаура, спросила Уинифред.
Доктор Вудворт поджал губы, и из одного только этого выражения Уинифред уже узнала ответ.
– Нет. К сожалению, болезнь неизлечима. Вы продлите ей жизнь, если отвезете ее к морю или, скажем, в Озерный край[10]. Сельская местность тоже подойдет.
– Сколько…
– Около полугода. При должном уходе и лечении – год.
Он сел за стол, вытащил из ящика стола карточку и принялся писать, не глядя на Уинифред, которая едва держалась на ногах. Она молчала, чувствуя, как горит горло – произнеси она хоть слово, и следом вырвется рыдание.
Доктор закончил писать, двинул карточку по столу и посмотрел на Уинифред. Его лицо смягчилось.
– Нет поводов для паники, мэм, – почти ласково заметил он. – Возможно, я ошибся, и ей повезет. Некоторые счастливчики живут с чахоткой до глубокой старости.
– Пятнадцать лет – это вовсе не старость, – хрипло возразила Уинифред, с ненавистью глядя на выписанные врачом строки.
Ее злило, что она не могла разобрать ни слова – мир стал мутным, черные буквы слились в одно пятно, а руки слегка дрожали.
– Не старость, – с тихим вздохом согласился доктор. – Пятнадцать лет – это почти детство.
Уинифред молча положила на стол тринадцать шиллингов, завернутых в чистый носовой платок, и доктор Вудворт отвернулся.
Глава 9
Недуги и привязи
Самая бесполезная и досадная способность человеческого разума, по мнению Уинифред, заключается в том, что он никогда не прекращает мыслить, даже когда его умоляют прекратить.
Ей хотелось остановиться посреди проезжей части, бухнуться на колени прямо в грязные охряные лужи, обнять себя и завизжать от злости и ужаса. Почему какая-то дрянь, какая-то болезнь собирается отнять у нее одного из двух по-настоящему близких ей людей? И в насмешку оставляет какие-то полгода – прощальный плевок в лицо.
Но даже жалеть себя не получалось. Думала Уинифред совсем о другом, и от этого ей тоже было тошно. Она размышляла о том, что после их летней брайтонской поездки Дарлинг скорее всего, не потянет путешествие Лауры в Италию или Францию, и им придется довольствоваться Хэзервудом. О том, почему Кэтрин не поняла, что Лаура больна чахоткой – неужели никогда не видела эту болезнь раньше? Наконец, о том, что Лаура очень тиха и с того момента, как они покинули докторский кабинет, не проронила ни слезинки.
Лаура всегда хотела от нее честности. Но как Уинифред может сообщить пятнадцатилетней девушке, что ей осталось жить от силы год, и ничего с этим нельзя поделать?
– Знаешь, я ведь с самой маминой болезни боюсь докторов, – вдруг сказала Лаура и виновато улыбнулась. – Мы никогда не могли позволить себе хорошего врача, а тот, на которого хватило денег, сделал только хуже. И в целом он больше интересовался мной, нежели мамой. Когда у нее случился припадок, он гладил меня по ноге и приговаривал, чтобы я мужалась.
Уинифред вздрогнула и поглядела на руку Лауры в своей. Кончики ногтей чуть загибались книзу.
Лаура редко откровенничала. И сейчас ее слова напоминали предсмертную исповедь.
– Нам повезло, что доктор Вудворт порядочный человек и хороший врач, – твердо заявила Уинифред. – Мы будем выполнять все его предписания, и тебе станет лучше, вот увидишь.
Брови Лауры взметнулись вверх, будто что-то в словах Уинифред ее позабавило.
– Какой в этом смысл, если я все равно умру? – с веселым недоумением спросила она, и сердце Уинифред пропустило удар. – Я все слышала. Знала, что ты не скажешь мне правды.
– Ты плохо меня знаешь, если решила, что я позволю тебе сдаться. Мы с Теодором сделаем все возможное, чтобы…
– Чтобы продлить мне жизнь?
Уинифред не нашлась с ответом – не в натуре Лауры вот так вот вступать в спор.
– Имей в виду, я никуда не поеду. Я его не оставлю.
– Это мы еще посмотрим, – мрачно бросила Уинифред.
Великолепно. Она ухитрилась поссориться со смертельно больной девчонкой.
Когда они поднимались на крыльцо дома, Лаура попросила:
– Не говори ничего мистеру Дарлингу. Я сама расскажу.
– Вот еще! Ты все преуменьшишь, чтобы он не волновался.
– А ты преувеличишь все так, чтобы он сошел с ума от беспокойства!
Уинифред вовремя остановила себя от гневного ответа и промолчала, сжав губы. Размолвка с Лаурой потрясла ее куда больше, чем она могла подумать. Но нельзя ожидать, что та всю жизнь будет податливой и покорной, особенно если этой жизни осталось совсем немного.
– Я иду переодеваться, – бросила Лаура и ушла наверх, не обернувшись.
Уинифред поплелась в Малый кабинет.
Из-за закрытой двери раздавались взрывы смеха. Особенно громко смеялись Дарлинг и незнакомая девушка. Кого это он привел к себе домой? Разъяренная пуще прежнего, Уинифред повернула ручку двери.
Вокруг чайного столика сидели четверо: Теодор, Келлингтон, Эвелин и Малин. Все играли в карты. Судя по тому, что девушки то и дело соприкасались локтями и переглядывались, они составляли одну из сторон, а юноши – другую.
Келлингтон положил на стол пикового короля, и Теодор застонал, прикрывая глаза веером из карт.
– Что ты делаешь! – посетовал он.
Малин рассмеялась. Это ее смех Уинифред услышала в коридоре – низкий, грудной.
– У меня ведь нет туза!
– Разве?
– Он у Эви! – Теодор обреченно махнул рукой. – Так мы и в третьей партии проиграем.
Эвелин, единственная, кто сидела прямо напротив двери, подняла глаза от стола и наконец заметила Уинифред.
– О, добрый день!
Эвелин улыбнулась, и Уинифред заметила, что она держится гораздо спокойнее, чем прежде. Ее кресло было придвинуто к креслу Келлингтона, но она будто не придавала этому особого значения. Юноша, напротив, был напряжен – он сидел с прямой, как доска, спиной и не отводил глаз от своих карт. Похоже, Эвелин убедила себя, что бывший ухажер потерял к ней всякий романический интерес. Неловкость, сковывавшая ее, исчезла. Эта слепота раздражала Уинифред – как можно не замечать, что кто-то в тебя влюблен?
Остальные трое игроков тоже повернулись. Теодор, сидевший к двери спиной, изловчился запрокинуть голову. Увидев Уинифред,
