— Что? — Она бросает взгляд ему за плечо, ожидая увидеть, не следует ли кто-нибудь за ним. — Они тебе что-то сказали — я вижу это по твоему лицу. В чем дело, Николас? — Голос Оливии становится резким, на грани с истерикой, и этот звук эхом отдается в моих венах. — Скажи мне!
Он сжимает ее руку, гладит по волосам, затем кладет ладонь на ее круглый живот.
— Тише, любимая. Тише.
Затем Николас опускает взгляд в пол.
— Они нашли кое-что: телефон, который, по их мнению, может принадлежать Элли. Они хотят, чтобы ты его опознала.
Оливия кивает, и ее муж показывает на мужчину, стоящего за дверью. Он входит и протягивает прозрачный пластиковый пакет. Внутри — обугленная, искореженная куча. Когда он переворачивает его, я вижу следы бледно-розового чехла для телефона и остатки того, что раньше было буквой «Э», выведенной стразами.
Она купила его в воскресенье, в киоске на весенней ярмарке, всего через несколько дней после того, как мы приехали в Весско. Мне это показалось обычной безделушкой, но для Элли это было сокровище. Ручная работа — другого такого точно нет в мире, сказала она. И она так светло улыбалась. Такая счастливая.
Оливия смотрит на него несколько мгновений, а затем ее лицо искажается. Она прикрывает рот руками, и из ее горла вырывается этот звук — ужасный, хрипящий, пронзительный звук, какой издает собака-мать, когда у нее забирают щенков.
Николас притягивает ее к себе, но она сопротивляется, хватается и крутит его рубашку пальцами, слезы текут по ее лицу.
— Я должна была знать, Николас. Послушай меня. Я должна была почувствовать. Я бы узнала, если бы она была…
Оливия закрывает глаза и качает головой.
Моя стена слабеет и трескается.
— Я не верю, — шепчет она как молитву. — Я не верю в это.
— Ш-ш-ш… — Николас обнимает ее лицо, вытирает слезы большим пальцем и клянется: — Тогда я тоже не поверю.
Мгновение они смотрят друг другу в глаза, затем Оливия делает глубокий вдох, шмыгая носом, и пытается взять себя в руки. Одной рукой она вытирает влажные щеки, а другой обхватывает живот.
— Мой отец… Я должна позвонить ему. Я не хочу, чтобы он услышал об этом из новостей…
Генри встает, но продолжает держать за руку леди Сару, сидящую рядом с камином.
— Бабушка поговорила с твоим отцом. Самолет уже на пути в Нью-Йорк. Чтобы привезти его сюда.
Реальность того, что это значит, резко обрушивается на меня: сама королева не верит, что все закончится телефонным звонком Элли, который докажет, что это просто глупое недоразумение или несчастный случай.
Она думает, что все закончится по-другому. Поэтому нужно, чтобы Эрик Хэммонд был здесь со своей единственной оставшейся дочерью, потому что он ей понадобится. Они будут нужны друг другу.
Прилив еще на несколько дюймов выше.
Я встаю, быстро и твердо, как стойкий оловянный солдатик.
— Мне нужно идти.
Я должен выбраться отсюда.
— Я поеду в больницу, посмотрю, не очнулся ли Томми. Я доложу, если он что-нибудь скажет.
Как только принц Николас кивает мне, я выхожу за дверь. Почти бегу. Но в коридоре меня останавливает чей-то голос.
— Логан.
Это леди Сара. Медленно я поворачиваюсь к ней лицом, и ее большие карие глаза полны сострадания.
— Я просто… Я просто хочу, чтобы ты знал: что бы ни случилось, это не твоя вина. Я знаю, сейчас тебе так может казаться, — она качает головой, — но это не так.
Она добрая девушка. Нежная. Это исходит от нее и окутывает любого, кто находится поблизости, как успокаивающее одеяло. Вот почему Генри так заботится о ней — вот почему он так тщательно охраняет ее.
Но в этот момент ее утешение может разбить меня вдребезги.
Поэтому, не говоря ни слова, я киваю, мое лицо напряженное, жесткое — вероятно, даже злое. Я быстро кланяюсь и буквально убегаю оттуда.
* * *
В стерильном, холодном отделении больницы, возле палаты Томми, я понимаю, что выгляжу как вчерашнее собачье дерьмо. Мои щека и руки в крови от ожогов, которые дополнительно повредили, когда прижимали меня к гравию. Я весь в черной саже и воняю, как адская яма. Незнакомые люди проходят мимо, окидывая меня настороженными взглядами.
Но мне, черт возьми, все равно. Я ничего не чувствую.
Где-то включен телевизор — последние новости о пожаре, но я не слушаю.
Мои глаза встречаются с ярко-зелеными глазами Джейни Салливан, огненно-рыжеволосой старшей сестры Томми, через окно его больничной палаты. Не колеблясь, Джейни выходит и обнимает меня длинными сильными руками.
— Привет, Ло.
Я поднимаю подбородок при виде Томми с закрытыми глазами, неестественно неподвижного на больничной койке.
— Как у него дела?
Джейни наклоняет голову.
— Мой брат всегда был твердолобым — на этот раз это пригодилось. Доктор говорит, что все будет в порядке…
Рядом с кроватью Томми мистер и миссис Салливан болтают без умолку, разговаривая со своим сыном, а он не произносит ни слова.
— …ну, если наши мама и папа не заговорят его до смерти.
Я фыркаю, но просто не могу выдавить улыбку. Затем лицо Джейни становится серьезным, а голос мягче.
— Говорят, сестра герцогини Оливии пропала.
Жар поднимается в моем горле, сковывая его.
Я киваю.
— Томми говорил, что вы с ней были близки?
Тысячи воспоминаний обрушиваются на меня одновременно, и я закрываю глаза, чтобы сосредоточиться на том, чтобы отогнать их.
— О, Логан. Мне так жаль.
Я качаю головой, потираю слезящиеся глаза.
— Они все еще ищут. Официальных итогов нет.
Джейни кладет руку мне на плечо, сжимая его.
— Если тебе что-нибудь понадобится, мы здесь. Ты тоже член семьи. В большинстве случаев ты нравишься нам даже больше, чем Томми.
Это заставляет мои губы дернуться — получается не совсем улыбка, но немного лучше, чем хмурый взгляд. Как и сказал Томми, Джейни крутая.
Я показываю на дверь в его палату.
— Могу я его увидеть?
— Да, конечно. Пойдем, я утащу родителей вниз, чтобы они что-нибудь съели, и ты сможешь немного посидеть с ним. Заодно у него уши отдохнут.
После того как Салливаны покидают палату, я сажусь на стул рядом с Томми, замечая его ужасный цвет — он почти такой же белый, как простыни. На затылке у него повязка, закрывающая пару дюжин скоб и швов, которые, как сказали, были необходимы, чтобы закрыть рану.
Я пристально смотрю на него, желая, чтобы мой лучший друг открыл глаза.
