постой определили? А то, небось, озябли.
Но Вика ни в какую избу идти не собиралась, она дождётся, когда эти, из Преображенского полка, уедут. Она спрячется. Это не зима, а страх сжимает её в ледяных объятьях, обжигает лицо морозным дыханием.
— Ефим Никонорович, Вы бы сходили, узнали, зачем они приехали. А я Вас здесь подожду.
— А зачем мне знать, чего им надобно? Понадоблюсь — сыщут.
Сыскали их раньше. Служанка Юлианны подбежала к Виктории:
— Потеряли Вас. Пойдёмте скорее. Ох и студёно!
Бежать? Куда бежать? В эти снежные леса к волкам на съедение? Бежать надо в Петербурге. И Мальцева найти. Мальцев теперь на правом берегу Фонтанки, у Невской перспективы квартирует. Мысли о Мальцеве, неожиданно появившись, сразу успокоили. Как он говорит, всё как надо в нашей жизни складывается и всегда идет токмо к лучшему.
— Виктория, куда Вы запропостились? Пора трапезничать, а Вас нет, — этими словами встретила Вику Анна Леопольдовна.
— Спасибо за заботу! — Вика всё-таки была камер-фрейлиной и отвечать её высочеству научилась, но тотчас же добавила: — А эти, что прискакали, они где?
— Они тоже отобедают с нами. Я их пригласила.
— А зачем они приехали.
— О, Виктория, давайте не будем сейчас об этом.
С изгнанной четой Брауншвейгов был отправлен полный штат прислуги: прачки, повара, лакеи, был выдан и запас провизии, который, впрочем, подходил к концу. Стол накрыли в лучшей избе с печью, топившейся по-белому, с деревянными полами. Император Иоанн Антонович восседал за общим столом, на почетном месте под иконами, ему был один год три месяца и семнадцать дней, и ему единственному и сама поездка, и множество новых людей, и присутствие солдат рядом с няньками очень нравилось.
Скоро выяснилась, что погоня была организована Елизаветой Петровной с целью выяснить у изгнанников, где во дворце спрятаны монаршие драгоценности, не успела ли Анна Леопольдовна прихватить их с собой. Был устроен обыск в вещах Анны Леопольдовны и Юлианны. Обсуждали поиск новой императрицей драгоценностей вполголоса, никаких оценок не давая. Но Анна Леопольдовна, никогда не осуждавшая Елизавету, теперь негромко заметила:
— Бабушка Прасковья, царство ей небесное, говаривала: «Всё же выбился зипун в кафтаны».
Сказано было тихо, вскользь, разговор дальше пошёл о дорожных тяготах, о погоде, а Виктория впервые осознала, что Анна Леопольдовна настоящая принцесса, как та, из сказки Андерсена, и никаких горошин не надо подкладывать, чтобы в этом убедиться. Не простит ей Елизавета, что никто принцессе, как ей, Елизавете Петровне, не укажет на мать, полковую шлюху, ведь мать Анны Леопольдовны дочь брата-соправителя, на царство вместе с Петром венчанного царя Ивана. А отец принцессы герцог Леопольд Мекленбург-Шверинский. И хотя убежала из Мекленбурга в Россию с малюткой-дочерью от постылого мужа Екатерина Ивановна, но остались у девочки родственники — представители самых знатных европейских родов. И то, что не стала Анна Леопольдовна унижаться перед Елизаветой, в ногах валяться, о пощаде просить, расценила новая правительница не как кротость, а как высокомерие. Оттого и будет, уже выгнав из Петербурга, догонять, требовать, обвинять, чтобы лишний раз унизить, оскорбить подозрением.
В то самое время, когда Вика погрузилась в такие несвойственные для неё рассуждения, в Санкт-Петербурге императрица Елизавета Петровна решала с «кавалерами своего двора» судьбу Браунгшвейгов. Официально было объявлено, что будут приняты все меры для того, чтобы доставить Анне Леопольдовне и её семейству свободную и обеспеченную жизнь. Бывшей правительнице и её супругу будет назначено ежегодное содержание по сто пятьдесят тысяч рублей (сумма немыслимая по своей щедрости). Со своей стороны Анна Леопольдовна обязалась никогда более не переступать через русскую границу, отречься от титулов императорского высочества и великой княгини и принести императрице присягу на верность за себя и за своего сына. Оглашен был манифест об отправке Иоанна Антоновича в Брауншвейг, Елизавета сама расписалась в неприкосновенности его личности. Но расписки расписками, а дело делом.
— Зря их отпустили, — посетовал Шувалов, недавний секретарь, теперь получивший должность камергера.
— Вестимо, зря, — поддержал князь Соболевский-Слеповран. — Посмотрите на воцарение Елизаветы Петровны глазами европейских дворов: свержен законный император, получивший трон по завещанию Анны Ивановны, составленному согласно петровскому Уставу о наследии престола.
— Так заявляешь, будто я узурпатор, но по законному праву, по близости крови к самодержавным родителям я должна носить корону! — возмутилась Елизавета.
— Всё так в манифестах мы и напишем, — почтительно кивнул Слеповран, но в глазах ирония, у императрицы сердце ёкнуло: до чего хорош! — Однако в Европе известно, что, если даже не брать во внимание завещание Анны Ивановны, то по Тестаменту Екатерины Первой трон должен получить Ваш племянник, сын покойной Вашей сестрицы, герцог Голштинский Карл Петер Ульрих, а не Вы.
— Роман Матвеевич, ты нарочно, чтобы мне досадить так имена выговариваешь, будто манифест составляешь.
— Досадить не хочу, а напомнить хотелось бы, что одна сестра принца Антона Ульриха замужем за прусским королем Фридрихом Вторым, а другая — за датским королем Христианом Шестым. И то, что их племянника лишили трона, надо полагать, им дюже не понравится, стало быть, вероятнее всего, что попробуют ему помочь трон вернуть.
Газеты сообщили, что мальчик-император с семейством отправился по маршруту Нарва — Рига — Кенигсберг — Брауншвейг, и по дороге ему будет оказан почёт, подобающий его сану. Но это в газетах, а в жизни, как известно, всё иначе. Как только прошло первое головокружение от радости, как только осознала Елизавета Петровна, что удалось свершить, казалось, невозможное, стало понятно: мало власть захватить, её надо удержать, а значит, семейство Брауншвейг за пределы Российской империи выехать не должно.
XXIV. Рига, 1742 год
Огромный караван кибиток под конвоем из трехсот гвардейских солдат и офицеров наконец прибыл в Ригу. Все ожидали, что остановятся на пару дней передохнуть в хороших просторных домах, принадлежащих местной знати, и отправятся дальше. Однако их поселили в городском замке, холодном и мрачном, а через неделю пришло из Петербурга приказание перевести Анну Леопольдовну, её мужа и их детей в каменную казарму на окраине города и содержать там под самым строгим надзором. Императорскую семью и их приближенных разместили в наскоро оборудованных для проживания, разделённых дощатыми перегородками каморках, в смежных комнатах расквартировывали конвой. Ответственный за состояние дел генерал-аншеф граф Салтыков лично отправлял ежедневные отчёты в Петербург, но и к Салтыкову было приставлено несколько негласных агентов Тайной канцелярии. Опасные для новой императрицы персоны должны быть под неусыпным контролем.
— Скоро ли мы отправимся в Митаву? — вопрошала Анна Леопольдовна.
— Не волнуйтесь, куда торопиться! — как мог успокаивал бывшую правительницу Салтыков. — Приказание пришло из Петербурга: надо
