мрамора легко превращаться в результате обжига в известь. Колоссальный колонный зал возле храма Минервы постепенно, колонна за колонной также постигла та же судьба. Автор одного письма 1443 г. сообщает о продолжении этого обжига извести, «что это просто стыд и срам: ведь новые здания имеют жалкий вид, и если есть в Риме что прекрасное, так это руины»[370]. Тогдашние обитатели Рима в их деревенских плащах и башмаках выглядели на взгляд приезжих какими-то пастухами; и правда, коровы паслись здесь вплоть до самого Банки. Единственным поводом для общественных сходок были церковные процессии по случаю некоторых праздников; в связи с ними можно было также лицезреть красивых женщин.
В последние годы жизни Евгения IV (ум. 1447 г.) Блонд из Форли написал сочинение «Roma instaurata»{230}, уже прибегая к Фронтину{231} и старинным «Областным книгам» (Libri regionali), а также (как можно думать) — к Анастасию{232}. Цель его состоит далеко уже не в одном лишь отображении существующего, но в большей степени — в разыскании погибшего. Судя по тому, что сказано в посвящении папе, перед лицом всеобщего запустения Блонд утешает себя наличием в Риме великолепных реликвий святых.
В лице Николая V (1447 — 1455) на папский престол восходит человек, обладающий тем новым монументальным духом, что был характерен для Возрождения. Когда Рим обрел более высокий статус и началось его благоустройство, с одной стороны, возрастала опасность для руин, но с другой, росло и уважение к ним как к одной из достопримечательностей города. Пий II полон антикварных интересов, и пусть нечасто он заговаривает о римских древностях, зато все свое внимание он посвятил древностям всей прочей Италии, а что до окрестностей города, то он первым их хорошо узнал и описал[371] в таком полном объеме. Как духовное лицо и как космографа его в равной степени интересовали как античные, так и христианские памятники и природные диковины. Не приходилось ли ему совершать над собой насилие, когда он писал, например, следующее: «Нола снискала больше славы памятью св. Павлина, нежели воспоминаниями, связанными с Римом или с героической борьбой Марцелла{233}»? Не то чтобы у нас были основания сомневаться в его вере в священные реликвии; просто в духе Пия II ощущается уже в большей степени исследовательская жилка по отношению к природе и античности, в нем чувствуется попечение о монументальном, об одухотворенном наблюдении жизни. Уже в последние годы своего папства, мучимый подагрой и все-таки сохраняющий чрезвычайно бодрое расположение духа, он приказывает нести себя в паланкине через горы и долы — в Тускулум, Альбу, Тибур{234}, Остию, Фалерии, Окрикулум, делая попутно записи обо всем, что он там увидел. Он проходит по древним римским дорогам и линиям водопровода, старается определить границы древних племен вокруг Рима. Во время одной вылазки в Тибур с великим Федериго Урбинским тот и другой проводят время в приятнейших беседах об античности и ее военном деле, в особенности же — о Троянской войне. Даже в ходе поездки на Конгресс в Мантую (1459 г.) Пий II пытается, пусть впустую, отыскать упоминаемый Плинием лабиринт в Клузии и осматривает на Минции так называемую виллу Вергилия. То, что даже от своих аббревиаторов{235} такой папа должен был требовать классической латыни, ясно почти само собой. А еще как-то во время Неаполитанской войны Пий II амнистировал арпинатов — как земляков Цицерона, а также Гая Мария, в честь которых многие из них получили имена при крещении. Лишь ему одному, как знатоку и покровителю, Блонд мог посвятить свое сочинение «Roma triumphans», первую великую попытку сводного изложения римских древностей.
Разумеется, интерес к римской древности вырос за это время также и по всей Италии. Уже Боккаччо[372] называл мир руин Байи «замшелыми стенами, которые тем не менее новы для современных сердец»; и с тех пор они стали считаться величайшей достопримечательностью в окрестностях Неаполя. Возникают уже и собрания древностей всякого рода. Чириако из Анконы изъездил не одну только Италию, но и другие страны древнего orbis terrarum{236}, и привез большое количество надписей и рисунков. На вопрос, чего ради он так трудится, Чириако ответил: «Чтобы разбудить мертвых»[373]. Начиная с этого времени история отдельных итальянских городов оснащается действительной или вымышленной связью с Римом, будь то ссылки на непосредственное основание им или на колонии, выведенные оттуда[374]. Как кажется, еще издавна расторопные специалисты по генеалогии взяли за правило возводить родословные некоторых семейств к знаменитым римским родам. Это было столь привлекательно, что такого обыкновения продолжали держаться, даже несмотря на начавшуюся в XV в. критику. Пий II без тени смущения обращается в Витербо[375] к римским ораторам, просившим его о скорейшем возвращении обратно, со следующими словами: «Рим — это в такой же степени моя родина, как и Сиена, поскольку мой дом, Пикколомини, в древности переселился из Рима в Сиену, что доказывается и частотой употребления имен Эней и Сильвий в нашей семье». Очевидно, он бы нисколько не возражал против того, чтобы принадлежать к роду Юлиев. Также и Павел II (Барбо из Венеции) позаботился о том, чтобы его дом, несмотря на вступавшее с такой возможностью в противоречие происхождение из Германии, был выведен от римлянина Агенобарба{237}, который вначале вместе с римской колонией очутился в Парме, а уж его потомки, вследствие политических распрей, выехали в Венецию[376]. Поэтому никого не должно удивлять то, что семейство Массими желало происходить от Квинта Фабия Максима{238}, а Корнаро{239} — от Корнелиев. И напротив — что-то совершенно необычное для следующего XVI столетия есть в том, что автор новелл Банделло старается возвести свой род к знатному остготу (I, новелла 23).
Но вернемся обратно в Рим. Горожане, «называвшие себя в те времена римлянами», с охотой смирились с тем энтузиазмом, который испытывала в их отношении прочая Италия. Мы еще увидим, что при Павле II, Сиксте IV и Александре VI устраиваются пышные карнавалы, должные изображать излюбленную фантастическую картину этого времени — триумф древнеримских императоров. Сколько-нибудь приподнятые чувства находили себе здесь выход всякий раз именно в такой форме. При таком настроении умов неудивительно, что 18 апреля 1485 года по городу распространился слух о том, что найдено дивно прекрасное, хорошо сохранившееся тело молодой античной римлянки[377]. Ломбардские каменщики, раскопавшие античный склеп на участке монастыря Санта Мария Нуова на Аппиевой дороге, за
