на те доказательства, которые подтверждают их версию. Иногда случается, что следствие проводится не надлежащим образом. Ты как никто должен это понимать.
Лукас смотрит на меня, немного смущенный тем, что я вернула ему его же комментарий.
— Так ты хочешь сказать, что Симона убил Алекс? — спрашивает он.
— А иначе зачем бы ему было врать? — отвечаю я. — Во время своего визита в тюрьму он вел себя очень странно. Я много над этим размышляла. Должно быть, он приезжал сюда, чтобы убедиться: я ни о чем не подозреваю. Никаких других причин навещать меня у него не было.
Лукас медленно кивает и негромко произносит:
— Я очень хочу помочь тебе, Линда. Действительно этого хочу, — голос его звучит искренне, но на лице скептическое выражение. — Проблема в том, что этого недостаточно, чтобы требовать пересмотра дела.
— Алекс солгал, и ему это сошло с рук. Потому что полицейские решили не прижимать его так, как прижимали меня.
Лукас поджимает губы. Положив одну ногу на другую он смотрит в потолок.
— Если в моих словах наблюдались малейшее противоречие или неточность, меня тут же прижимали к стене, — продолжаю я. — Мне задавали сотни уточняющих вопросов, требуя объяснений.
Убежденным голосом Лукас еще раз повторяет: он уверен, что действия Алекса и всех остальных гостей были проверены очень тщательно. Кроме того, вряд ли можно встретить человека, который не начал бы нервничать, разговаривая с полицейским. Когда произошло убийство, все были напряжены и напуганы. Это еще не означает, что они виновны. В той ситуации поведение Алекса вполне естественно.
— Как я уже рассказывал, пересмотр дела — очень долгая процедура, — говорит Лукас Франке. — Речь идет о месяцах работы на полную занятость. А такое стоит немало.
— Деньги не проблема, — говорю я, глядя на бумажку с записями, лежащую передо мной на столе.
— И нам нужны новые доказательства, Линда. Необходимо, чтобы стала известна совершенно новая информация, так что суд, вероятно, мог бы принять иное решение, если бы имел ее в своем распоряжении.
И в этом у нас проблема, — Лукас Франке встречается со мной глазами. — Это не является новостью. Этого недостаточно. Ты понимаешь меня?
Адвокат тянется через стол и пожимает мою руку.
— Зачем, как ты думаешь? — спрашивает он меня.
— Что — зачем?
— Зачем твоему новому бойфренду убивать твоего мужа?
Этот вопрос не оставлял мне в последние дни, но у меня нет на него ответа. Видимо, я недостаточно хорошо знала Алекса Лагерберга, хотя мне и неприятно это признавать.
— Может быть, из-за денег? — продолжает Лукас Франке. — Ты состоятельна, и у Симона тоже кое-что было. Но его смерть не дает Алексу никаких прав ни на что. Ревность?
— Допускаю, — отвечаю я. — Он ненавидел Симона и говорил, что хочет защитить меня, хотя для этого не было никаких причин. Может быть, Алекс возмутился, что он явился на вечеринку.
— Но зачем тогда перекладывать вину на тебя?
— А почему бы и нет? Лучше так, чем самому сесть за убийство.
Лукас смотрит на наручные часы и поднимает брови. Он встает, визит окончен.
— Лукас, мне важно выяснить, кто же убил Симона, — говорю я.
— Я ничего не могу сделать, — отвечает он, — как бы ни хотел.
Потом он легко пожимает мне руку и выходит из комнаты для посещении.
Адриана бросает меня на ковер так, что из меня выходит весь дух. Я остаюсь лежать. Она откидывает со лба прядь седых волос и смотрит на меня:
— Вставай.
— Ты со мной слишком сурово.
— Это не сурово, Линда. Вставай.
Я поднимаюсь на ноги. Сгибаю колени и сжимаю руки. Держу их перед собой, думая о равновесии. Делаю глубокий вдох, быстрый шаг в сторону Адрианы и пытаюсь нанести удар ей в лицо. Она ускользает вправо, перехватывая мою руку, зажимает ее, я лечу по воздуху и снова приземляюсь на ковер. Закрыв глаза, я издаю громкий стон.
— Вот это было суровее, — говорит Адриана. — Но только чуть-чуть.
По ее словам, у той техники, которой она меня учит, нет названия. Это смесь различных боевых искусств. Не всегда у нее хватает сил тренироваться со мной по-настоящему, как сегодня. В остальных случаях я бегаю вдоль забора в прогулочном дворике. Хожу в зал и поднимаю штангу. Я стала сильнее, одежда на мне начала висеть, после стирки я взяла вещи на размер меньше. Я тренируюсь каждый день, это помогает держать под контролем мысли и чувства. Мысли об Алексе, о том, как он разрушил мою жизнь. Не хочу провести здесь больше ни одного дня, меня разъедает фрустрация из-за того, что я ничего не могу сделать.
Я поднимаюсь с пола и растягиваю спину. Снова сгибаю колени и сжимаю руки. Адриана посылает мне джеб[6], попадая по щеке, я не успеваю парировать — следует новый удар. Адриана движется влево, но вдруг неожиданно оказывается справа. Ее колено взлетает в сторону, выбивая из-под меня левую ногу. Схватив меня за руку, она тащит меня вбок, а потом решительно назад. Я снова теряю равновесие, но на этот раз срабатывают рефлексы, и я смягчаю падение рукой и ногами.
— Отлично, — говорит Адриана, съезжая по стене. — Стало быть, ты все же не безнадежна.
Она бледна, как простыня, я протягиваю ей бутылку с водой и сажусь рядом.
— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю я.
— Встреча с адвокатом прошла не так, как ты надеялась, — говорит она, не отвечая на мой вопрос.
— Ему показалось, что нет достаточных оснований, чтобы даже взглянуть на дело, — отвечаю я.
— Что ты собираешься делать теперь?
— Не знаю. Но я хочу, чтобы Алекс испытал страдания, в точности как страдала я.
— Скажи, если тебе понадобится моя помощь.
Вид у нее измотанный, и я безо всяких слов понимаю, что ей хуже. Проклиная себя за то, что не заставила ее поберечь себя, я помогаю ей добраться до корпуса «С» и своей камеры.
— Есть способ, — бормочет Адриана, — …выбраться… Якоб… Он может… Если ты захочешь…
— Ты о чем? — спрашиваю я, но ответа не получаю.
В последующие дни я пытаюсь восстановить в памяти все разговоры с Алексом. Что он говорил и что в действительности имел в виду. Что означали разные взгляды, разные оттенки голоса. Мне необходимо выяснить, почему он убил Симона.
Я бью по боксерской груше в зале, проклиная Алекса Лагерберга. Проклиная тот день, когда мы встретились. Плачу, вспоминая, как он смотрел на меня, когда мы занимались любовью, но тут же вытираю слезы и проклинаю себя за то, что была такой доверчивой. Почему я позволила себе столько
