которой хотя бы один человек не находился сейчас на передовой.
Про бригаду Саломатова я уже вспоминал — они вообще решили не выходить с завода, пока не будет выполнен месячным план. Спали у станков, работали по восемнадцать часов в сутки, выполняя сменное задание на триста — триста шестьдесят процентов нормы.
А бригада Василия Гусева! Они умудрились за счет рационализаторских предложений повысить выработку до четырехсот тридцати пяти процентов, делая в день по пять норм! Они уже побеждали на Всесоюзном соревновании фронтовых бригад и дважды получали переходящее красное знамя ЦК ВЛКСМ и наркомата танковой промышленности, врученное им лично Зальцманом.
Железные люди! Была ли еще когда-то в истории цивилизаций страна, чьи граждане, забыв о собственных личных интересах, всех себя отдали великой цели?
Все для фронта, все для победы! Эти слова, звучащие обычным лозунгом, были законом, по которому жил тыл. Ничего для себя, все для фронта! Мы можем недоедать, недосыпать — выживем как-нибудь, выкарабкаемся… но бойцы, идущие в атаку на врага, обязаны получить все, что мы сможем им дать. И сверх того!
Я смотрел в лица людей, окружавших меня, и видел только огонь, ярость и азарт. Я не замечал лени и желания отсидеться, тут не было уклонистов или привычных мне пацифистов, скрывающих под красивыми лозунгами банальную трусость. Каждый человек здесь готов был в любой момент идти на фронт, чтобы бить врага, без пощады и без сомнений.
'…Так убей фашиста, чтоб он,
А не ты на земле лежал,
Не в твоем дому чтобы стон,
А в его по мертвым стоял…
…Так убей же хоть одного!
Так убей же его скорей!
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей!..*'
*Константин Симонов, «Убей его!», 1942 год
Я — человек из далекого будущего, полностью разделял этот максимализм, искренне считая, что людей надо делить не по принципу крови — иначе, чем мы сами будем отличаться от фашистов, а исключительно по их ментальности и взглядам. Принцип — пришел к нам с мечом, от него и сдохнешь — это основа государства российского! А фашист — это вовсе не немец, это человек, проповедующий идеи ультранационализма.
Сейчас, в 1942 году, и сто лет спустя, в мое время, ничего принципиально не поменялось. Коллективный запад, вкупе с заокеанской колонией, возомнившими себя вершителями судеб всего «цивилизованного» мира, в который раз попытались уничтожить чужими руками то, что им не подвластно. Я не отделял нынешнюю гитлеровскую Германию от прочей Европы. Слишком легко и бескровно они сдались, чересчур просто стали сателлитами нацистов. И в итоге СССР воевал не только с Германией, мы воевали со всей Европой! С Чехией, Италией, Испанией, Францией, Венгрией Румынией, Данией, Финляндией, Голландией и даже Португалией.
А после, спустя пятьдесят лет, когда у тогдашних правителей России еще имелось желание — застарелый комплекс — стать членом большой «европейской семьи», этого так и не произошло. Не дали. Никто не захотел видеть диких скифов равными среди прочих. И шанс на общее, единое ментальное пространство был упущен. Впрочем, наверное, его и не было. То были лишь мечты… сначала Горбачева, желавшего создать некое европейское сообщество государств с центром принятия решений в Москве, и для этого позволившего Германии объединиться, а потом и попытки следующих лидеров договориться с теми, с кем договориться невозможно в принципе.
Все кончилось большим конфликтом в моем времени, который только разгорался и разгорался. Благо, без применения ядерного вооружения… но и постоянной напряженности на границах партнерских государств хватало.
Истоки же этого конфликта лежали в далеком прошлом. И я внезапно подумал, а есть ли шанс изменить что-то в моем будущем отсюда, из 1942 года? Ведь я владею кое-какой информацией, знаю имена, даты, события, которые должны будут случиться… и пусть я не семи пядей во лбу, но уж прикончить пару ключевых персон, играющих на противоположной стороне, сумею. Конечно, сначала нужно победить в Великой войне, и, хоть я знаю, что в итоге все сложится в нашу сторону, отсиживаться в стороне не собираюсь. А после… впрочем, сначала нужно дожить до этого «после».
— Димка, наша очередь!
Наконец, баня!
Мы, радостные, побежали в нательном белье по снегу в сруб, приткнувшийся за танковым ангаром. Евсюков и Васютин пребывали в возбужденном состоянии — баня случалась не чаще раза в неделю, да и то не всегда, поэтому событие было сродни небольшому празднику.
Белый густой дым шел из трубы, в предбаннике было тепло, мы быстро скинули с себя одежду и подхватили пару веников, развешенных на стенах. Из парилки дохнуло плотным жаром.
— Ох, и люблю я это дело! — голый Васютин натянул на голову круглую банную шапочку, валявшуюся на лавке. — У нас в деревне всегда два раза в неделю топил! Баня — это сила, здоровье и вечная молодость!
Мы быстро заскочили в парилку, стараясь не выпустить наружу жар. Внутри были две короткие лавки, сколоченные буковой «Г».
— Молодой, ты как, вытянешь по полной или слабоват еще? — улыбнулся Евсюков. — Смотри, я сейчас так жару дам, что мало не покажется!
— Вытяну! — ухмыльнулся я в ответ. Баню я любил и жар выносил хорошо.
— Ну, смотри, сам напросился! — хмыкныл командир и плеснул на камни воды. Тут же зашипело, вверх взметнулся белый пар, и в нашу сторону пошла волна жара.
Некоторое время мы сидели, наслаждаясь и отдуваясь, а Евсюков периодически подбавлял пару. Выходили в предбанник, чтобы чуть освежиться, и вновь возвращались. Потом Васютин взял березовый веник, и я первым лег на лавку.
Отхлестал он меня знатно, умеючи, но когда я встал, то удивился, почему мое тело оказалось таким легким и невесомым… я почти парил. Ощущения были такими, словно у меня выросли крылья, и ощущал я себя совершенно по-другому — новым и полным сил. Пока Васютин обхаживал Евсюкова, я выскочил в предбанник, а потом, подумав, вынырнул из сруба голышом и прыгнул в ближайший белоснежный сугроб.
Мама дорогая! Мое тело моментально обдало холодом, я вскочил, заорал диким голосом
