министерства здравоохранения, где эта академия смотрелась бы более чем естественно. А вот для Милютина вопрос оказался принципиальным. Вплоть до того, что он готов был, и этого не скрывал, писать регенскому совету прошение об оставлении должности и уходу в отставку, в случае, ежели единственное заведение, готовящее военных врачей, «уйдет» в «бардак» графа Толстого.
Почему великого князя так заинтересовала Медико-хирургическая академия? Ведь никогда он этим не интересовался… Но тут Толя Замятин рассказал совершенно банальную историю, как один из профессоров академии был приглашен к той самой балерине Кузнецовой. Когда у нее серьезно заболел ребенок, никто к ней не приходил, а этот профессор пришел. Ребенку ничем не помог, ребенок вскоре умер, но завязались отношения между профессором и великим князем, который хотел отблагодарить профессора, мечтавшего перейти из Военного министерства в Министерство народного просвещения.
По мне, так бред какой-то! Что-то мне слабо верилось, что князь Константин, покровительствующий в числе прочих и Милютину, стал бы ссориться с Дмитрием Алексеевичем по этакому пустяку. Была, конечно, мысль, что этот демарш вызван в первую очередь все усиливающимся моим влиянием на военного министра. Так сказать, щелчок по носу в воспитательных целях. Но ведь, каким бы не оказалось решение кабинета министров, утверждаться оно все равно будет в регентском совете. А там эта чуть ли не детская выходка накануне большой войны едва ли встретит понимание.
Забегая немного вперед, и чтобы более не возвращаться к этой неприятной истории, скажу, что так оно и вышло. Я предложил голосовать: оставить академию в Военном министерстве — двадцать голосов, а перейти в Министерство народного просвещения — три голоса. Коллеги поздравляли Милютина с этим решением, хотя оно и было совершенно для него неожиданным. Подошел к Милютину и великий князь Константин Николаевич.
— Вы, Дмитрий Алексеевич, не сердитесь на меня?
— Сердиться не смею, ваше императорское высочество, но удивляюсь.
— Почему же? Разве я мог говорить противно моему убеждению?
— Этого никто не может требовать, — неожиданно философски изрек Милютин. — Но для чего нужно было вашему высочеству внести в это дело ваши убеждения? Вы знали, что это вопрос личный для меня. Приехав нарочно, чтобы подать голос против меня, вы, может быть, способствовали тем моему удалению из министерства.
— Что вы? Помилуйте! Мы будем еще многие и многие годы идти вместе…
— Какое двуличие великого князя, — в сердцах проговорил Милютин, прощаясь со мной после заседания, — ведь он прекрасно знал, как я отношусь к этому бесспорному делу, вокруг которого столько мути разлилось, столько слухов, сплетен. Кто будет победителем — граф Толстой, или Милютин, у которого недавно были ужасные столкновения с князем Барятинским? Как лихорадочный бред будет вспоминаться эта отвратительная история. А если регент поддержит Константина Николаевича с его меньшинством голосов, то я наконец-то решусь оставить свой министерский пост, избавлюсь от стольких забот и треволнений, не дававших мне много лет ни отдыха, ни покоя.
— Полноте вам, Дмитрий Алексеевич, — искренне постарался я успокоить расстроенного министра. — Неужто они, в регентском совете, не осознают, что этакие пертурбации немыслимы, когда война на пороге?!
— А каков-то великий князь Константин Николаевич? — словно бы меня не слыша, продолжал сокрушаться Милютин. — Я знал давно, что он часто увлекается посторонними влияниями и действует всегда порывами, без обдуманности и сдержанности, а тут явился на заседание кабинета министров и совершенно неуместно исполнил обещание профессору Флоринскому. Надо только подготовить все документы, чтобы сразу уйти сначала по болезни в отпуск, а потом в случае надобности распорядиться заочно…
Неделей спустя, уже в мае, начальник главного штаба, граф Гейден, прислал телеграмму Дмитрию Алексеевичу, с которой тот немедля прибежал ко мне. Регентский совет, наконец-то, согласился с решением большинства кабинета министров и подписал указ — оставить академию в Военном министерстве, закрыв тем самым злободневный вопрос для Милютина оставаться в министерстве или уходить из петербургского «омута интриг и треволнений». Мне оставалось только поздравить довольного исходом этой утомительной борьбы, министра. Самолюбие было удовлетворено, авторитет военного министра и академия спасена от давления графа Толстого.
Кроме невесть откуда и зачем всплывшей академии, на заседании я собирался представить кабинету министров тот пакет реформ, что были подписаны Николаем, но так и не внедрены в жизнь. И это действо тоже относилось к военным приготовлениям. Хотя бы уже потому, что касались двух важнейших для страны вопросов: денег и хлеба. Так сказать, продовольственная и экономическая безопасности должны были взлететь на недосягаемую прежде высоту, едрешкин корень!
Изменение самой концепции сбора налогов! По расчетам, только одно это должно было дополнительно дать казне не менее ста двадцати миллионов в год. Причем, рассматривался только период в два-три года. Потом начинались какие-то и вовсе фантастические цифры. Чуть ли не удвоение ВВП к исходу пятого года, и утроение, к началу седьмого. Естественно, в расчет не брались всевозможные экстренные ситуации, вроде войны, неурожая или всемирного экономического кризиса.
Жаль, конечно, что придется истратить эти деньги на военные закупки, а не вложить в развитие инфраструктуры. Задаться целью, так за пятилетку можно было чугунку не то, что до Владивостока, до Пекина дотянуть. И окупились бы эти инвестиции чуть ли не мгновенно. За пару лет — непременно.
Государственная монополия на экспорт зерна тоже должна была принести экономические выгоды. Но не так быстро и гораздо менее очевидно. Стабилизация закупочных цен уже сама по себе повысила бы уровень доходов крестьянских хозяйств, что в конечном итоге привело бы к росту собираемых налогов. И, как один из не очевидных, но немаловажных итогов — существенный рост населения империи. А это новые рабочие руки фабрикам и заводам, новые поселенцы на активно осваиваемых территориях.
А для тех господ, кто посчитал бы что эти реформы мало касаются собственно грядущей войны, у меня было заготовлено высказывание весьма в России уважаемого военачальника. Который утверждал, что для успешной военной кампании нужно только три вещи: деньги, деньги и еще раз деньги.
В общем, весь день трудился, как пчелка. Так что и отобедать позабыл. Пришлось дома уже запихивать в себя бутерброды, чтоб не ехать к Юсуповым с бурчащим от голода животом.
Парадный сюртук, с орденами, был, конечно же, давным-давно приготовлен. Экипаж дожидался у подъезда. Наденька, наряженная и увешанная драгоценностями, чтоб не помять юбки, скромно сидела на краешке стула. Примерная жена, ничего не скажешь. Ждали только меня.
Признаться, в столичной резиденции князей Юсуповых на Мойке я прежде не бывал. Как-то не довелось побывать ни на одном театральном представлении в их домашнем театре, или на организуемых ими приемах. Князь Николай