чопорному, почти не дышащему от постоянного пьянства слуге, — посмотрите, что там случилось?
— Слушаюсь, сэр.
Прямоходящий Сэм вернулся через пятнадцать минут.
— Где, сэр?
— На лестнице.
— Слушаюсь, сэр.
Еще через пятнадцать минут Сэм, все еще держащийся на ногах, доложил:
— Ничего, сэр.
— Вот видите, — гадко обратился ко мне портье, словно бы я испугался, словно бы я уже самого страшного в жизни не пережил.
Поскольку я был без вещей, то один поплелся искать 26-й номер. Он оказался на втором этаже. Двигаясь по деликатному ворсу, рассматривая номера дверей, я все же ухитрился заметить дуло[138] ружья, целящееся в меня из-за кадки с фикусом. Резкий прыжок к стене, сужающий угол обстрела. Боль в плече, нет, не от пули, а от крепкой тазовой кости горничной, беззаботно шедшей куда-то по делам.
Она озадаченно посмотрела на меня, одернула юбку, подошла к фикусу, взяла ружье за дуло, насадила на него раструб с жесткой щеткой и стала пылесосить.
Я вставил ключ в замочную скважину своего номера. Ключ поворачивался туго. За дверью послышался шорох, очень непохожий на мышиный. Пришлось немного нажать на дверь бедром. Она неохотно впустила меня. Окно в спальне было распахнуто. Зеленая занавеска лениво шевелилась, как очень миролюбивый ливийский флаг. Снаружи раздался грохот приземлившегося тела.
Если выглянуть в окно, можно было заметить слишком внимательно следящую за мной ворону. Она крикнула кому-то что-то, сильно грассируя, и ко мне немедленно постучались. На всякий случай схватив со стола мраморную надгробную пепельницу, я сказал как можно спокойнее:
— Войдите.
В номер вошла давешняя пришибленная мною костлявая горничная и без улыбки поставила на стат чашку чая.
— Я не заказывал.
— За вас уже все решили. Номер оплачен. Чай заказан.
Когда она ушла, я, конечно, вылил в раковину отравленный напиток.
Часы показывали семнадцать тридцать по Гринвичу, термометр сорок пять по Фаренгейту. Скоро будет пора идти узнавать христианские добродетели по Суонсон. Я зашел в ванную, оставив дверь чуть приоткрытой. Перед этим принял некоторые меры безопасности, подвесив на несложной системе веревочек над входом ведро с водой и залив подоконник невысыхающей краской для невосполнимой порчи одежды[139]. Кроме того, соорудив из подушек, скрученных одеял, распялок для рубашек и чайника собственное чучело, напялив на него собственную одежду, я усадил его за стол, вставил ручку и разложил перед ним седьмую главу рукописи «Катабазиса».
Пока я шумно плескался в воде, фыркал под душем, пел про седого Литвина, объятого думой, обратно загонял щеткой для мытья спины ядовитую эфу, выползавшую из вентиляционной решетки, утекло некое количество времени. Вскоре, высушенный феном, благоухающий и мирный, я вернулся в комнату. Ведро над дверью и подоконник были нетронутыми. В оконном стекле — десять пулевых отверстий. Мое чучело, простреленное осколочно и навылет во все чайники, подушки и одеяла, разметалось по полу с чувством выполненного долга. Седьмая глава «Катабазиса» с этого места и до слов «истекавший кровью и слезами, был переброшен через забор» была написана.
Перед тем, как покинуть помещение, я увидел, как правдивое, отражательное и абсолютно непроницательное английское зеркало показало, что перед ним стоит типичный скромный англичанин — борода сбрита, волосы аккуратно причесаны, хороший твидовый костюм, темно-вишневый галстук с золотой булавкой в виде усеченной головы пророка Мухаммеда, ботинки от «Монарха», которые обуваешь с наслаждением, а разуваешь с отвращением. Только самому извращенному фундаменталистскому сознанию могло прийти в голову, что я — Салман Рушди. Только та, которую я искал, могла выделить меня из тысяч одинаковых джентльменских лиц.
Впрочем, ведро над входом и краска на подоконнике несколько препятствовали прослушиванию интересной и заведомо полезной лекции. Недолго, как и всегда, думая, я отошел подальше, разбежался, оттолкнулся и, сгруппировавшись в полете, вышиб затылком, углубленным в плечи, два стекла, с ушераздирающим грохотом и удачно, как кошка, приземлился на четыре кости на четырехсотлетний газон. Поливавший его Сэм, удерживающий равновесие только опираясь на струю из шланга, даже не повернул головы.
Я отряхнулся, поправил галстук, вытащил из волос осколки и отправился себе прямо по траве в Школу добродетелей. Слева синел какой-то корявый забор.
«Бобби» на углу подробно объяснил мне, как найти эту шкалу. То есть из его слов кроме «сэр» я ничего не понял. Тем не менее вскоре один из поворотов направо оказался Виртью-стрит. За небольшой церковью вокруг памятника Френсису Дрейку, которого в этой церкви крестили и учили милосердию и справедливости, располагался обширный, но уютный скверик. На всякий случай я замедлил шаг.
На скамеечках, стоявших в ряд, сидели три старушки — две с вязанием, одна с коляской. Поджав сухие губы, пожилые леди с молчаливым гневом смотрели на счастливого негра семи футов ростом, который мочился под сэра Френсиса из какого-то пятидесятидюймового чудовища. Газетный киоск. С киоскером беседует обязательный джентельмен с собакой. Парень с девушкой в одних трусах[140] пробегают трусцой. Две секретарши идут с работы и улыбаются одна чему-то своему, другая чему-то чужому. Я подмигнул им обоими глазами, но они видимо решили, что я так моргаю. У одного тротуара припарковано шесть автомобилей, у второго вдоль викторианских особнячков псевдореалистического стиля — три автомобиля и один рыжий голубой фланирует. Дальше желтеет какой-то корявый забор.
В общем, ничего подозрительного, и поэтому я, не мешкая, перепрыгнул через жестколистную живую изгородь и упал на живот, успев выхватить свой Люгер[141]. Две пули мелодично ударили в стену церкви, осыпая меня известковой пылью. Мозг лихорадочно работал. До начала лекции оставалось пять минут. Нет, наверняка опоздаю.
Проползая вперед вдоль кустов футов шесть, я заметил в щель между листьями, как рыжий голубой пригибаясь пересек улицу и притаился за красным «Фордом». Сходство красок мешало точному прицелу. Тем не менее моя пуля сшибла рыжий парик и голубой оказался бритым Агасфером.
Главная опасность была в газетном киоске. Джентльмен, к возмущению английских старушек прикрываясь собакой, методично стрелял по кустам. Негр, закончив свое дело, взобрался на памятник Дрейку и зорко обозревал окрестности. Но самое главное — на крыше киоска вырос шестиствольный зенитный пулемет. Заросший фундаменталистской бородой, как в прологе, Алим хищно крутился в своем кресле, указывая стволами то на одну старушку, то на другую. Пожилым леди это тоже не нравилось.
Что делать? У меня две гранаты. Но как подняться для броска под сплошным обстрелом? Я был уже весь засыпан кирпичной пылью и мясистыми листьями. И все-таки лежа я исхитрился, выдернув чеку, швырнуть одну гранату под ближайший припаркованный автомобиль всего в пяти ярдах от меня. Новенькая «Хонда» в мгновение превратилась в огненный шар,
