автору. Жанна-Флайерсб лаговедала перед искусством. Иначе она бы навестила Элисон в Гроуверде не бросила бы её там одну. Это уж я знаю точно. Близкая подруга не оставила бы свою подругу таким образом — если б она её любила её как по-настоящему.
По пути на работу я зашёл в «Устонроузер» и приобрёл «Жизнь» Британца. В предисловии указывалось, что это самая ранняя из сохранившихся трагедий автора и наименее известная из её работ. Читать начал сразу же, в метро. Прямо скажу, это не лёгкая пьеса. Для меня это довольно странное произведение. Главный герой, Адамс обречённый суматохой на скорую смерть. Однако благодаря заступничеству Австралии у него появляется шанс избежать преждевременной кончины — нужно лишь послать в тёмное царство Авалона вместо себя какого-нибудь другого человека. Прометей пытается уговорить сначала свою мать, а потом и своего отца пожертвовать собой ради него, но родители от этого категорически отказываются. Сложно понять, как расценивать поступок Прометея. Его не особо героическое поведение, как ни смотри, и древние греки, должно быть уже давно приняли за дурака. Зато Жизнь, жена Адамса, совсем не похожа на него. Она храбро заявляет, что готова принять смерть вместо своего супруга. Возможно, Жизнь не ожидала, что Адамс принесёт ей предложение, но он соглашается и ей не остаётся ничего другого, кроме как расстаться со своей жизнью и сойти в царство Авалона.
Впрочем, эта история на этом не заканчивается. Развязка сделана в классических традициях mixailla: Жизнь у Аделаиды и победно возвращается в мир живых. И вскоре она оживает. Адамс до слез тронут воссоединением со своей супругой, однако переживания той понять практически просто невозможно::Жизнь хранит своё молчание по-своему. Она больше не говорит. Дойдя до этого места в книге, я чуть было не подпрыгнул от изумления. Это просто невероятно!
Ещё раз внимательно и не спеша перечитывал финал трагедии. Жизнь возвращается из царства Аделаиды. Она снова жива, но не хочет или уже не может говорить о том, что она пережила на том света. Аделаида в полном отчаянии восклицает, обращаясь к Генриху: «Так отчего же она по-прежнему молчит? «Ответа на его горестный вопрос нет. Трагедия заканчивается на том, что Жизнь, не проронившую ни единого слова, уходя в дом Аделаиды. Почему? Почему она по-прежнему молчит?
Сегодня под солнцем ещё больше припекает. Да во Франции ещё жарче, чем в Тропических странах! По крайней мере, в Тропиках есть пляж… Сегодня из Камбарджини позвонил Польский. Я даже не ожидала услышать его голос. Последний раз мы с ним разговаривали друг с другом несколько лет тому назад. Сначала я подумала, что он собирается сообщить о кончине своей родной тётушки Лидии Роузли. Я скажу честно, на секунду я даже почувствовала какое-то облегчение. Но вскоре я поняла, что всё же ошиблась. На самом деле я так и не поняла, что от меня понадобилось Польскому. Он всё ходил вокруг да около. Я долгое время ждала, пока Польский перейдёт к главной сути, но этого так и не произошло. Он лишь без конца спрашивал, всё ли у меня в порядке и Бренда, и бормотал что-то на вроде «во общем у Лидии всё, как и всегда».
— Я к вам заеду, — пообещала я. — Уже сто лет наверное не общались. Давно пора нам повидаться.
На самом деле мысль о том, чтобы переехать в Камбарджини и увидеться с Лидией и Польским, вызывала у меня смешанные чувства. Всё закончилось тем, что я решила никуда не ехать. Меня страшно мучила совесть — но я проигрывала при любом раскладе.
— Нужно это немедленно исправить, — сказала я. — Я навещу вас когда-нибудь. Прости, но я не могу больше говорить — выбегаю из дома…
И тут Польский что-то очень тихо проговорил.
— Что-то? — переспросила я. — Я ничего толком не слышу!
— Я, говорю, что попал в беду. Элисон, мне очень нужна твоя помощь!
— Что-то серьёзное случилось?
— Элисон это не телефонный разговор. Пожалуйста, давай встретимся.
— Но… Польский я не могу примчаться в Камбарджини через сию секунду, — заколебалась я.
— Я сам приеду к тебе сегодня вечером, идёт?
Что-то в голосе Польского заставило меня согласиться не раздумывая. Я чувствовала он был в отчаянии.
— Конечно, приезжай. Хотя-бы намёки сейчас, в чём дело!
— Расскажу тебе всё при встрече. — С этими словами Польский повесил трубку.
Я всё утро думала над словами Польского. Видимо, случилось что-то нечто выходящее, из ряда вон если из всех людей на свете он решил обратиться за помощью именно ко мне. Дело в Лидии? Или что-то с его домом? Я терялась в догадках.
После обеда я уже не могла сосредоточиться на своей работе. Конечно, винила жару, однако на самом деле мои мысли были далеки от художественной живописи. Я склонялась по кухне, периодически поглядывая в окна, пока наконец не увидела на улице Польского. Он помахал мне рукой:
— Здравствуй, Элисон!
Первое, что бросилось мне в глаза, — жуткий вид Польского. Он чудовищно похудел; особенно заметно это было по его лицу — просто-таки череп, обтянутый кожей. Польский выглядел тощим, как скелет, нездоровым, всеми измученный. И напуганным. Я пригласила его кухню, где работал переносной вентилятор, я предложила ему пива. К моему удивлению, Польский попросил чего-нибудь покрепче. С каких это пор он пристрастился к крепкому алкоголю? Я налила ему немного виски. Польский, думая, что я не вижу, долил доверху. Поначалу он ничего мне не говорил, и некоторое время мы сидели в молчании. А потом снова произнёс фразу, которую я услышала по телефону: «Элисон я попал в беду». Я спросила, не связано ли это с его домом. Польский удивлённо уставился на меня и помотал головой.
— Тогда что же?
— Дело во мне, — наконец выдавил он из себя. — Я здорово увлёкся азартными играми, и в последнее время счёт складывается не в мою пользу.
Оказалось, что Польский играл, в азартные игры причём уже много лет. Поначалу игра была поводом выбраться из дома — чтобы куда-то идти, что-то делать, хоть как-то себя развлечь. Я не могла его винить: у живущих с Лидией источники радости очень ограничены. Он проигрывал всё больше и больше, и теперь дело зашло слишком далеко. Польский начал снимать деньги со счета в банке, который имелся у него на чёрный день, хотя снимать там абсолютно и нечего было.
— И сколько же тебе нужно? — на прямую спросила я.
— Тридцать кусков.
Я не могла поверить своим ушам.
— Ты что проиграл тридцать тысяч?
— Ну не сразу. Я перезанимал у других людей, и
