что есть такой человек, как дядюшка Жак, а так… Даже не знаю, как выкручивался бы!
Вздохнув ещё раз, принялся сортировать одежду и обувь, внимательно приглядывась к нанесённым с изнанки меткам. Тащить всё это, пахнущее мышами и нафталином, ох как не хочется! Но иначе пропадёт залог, а денег у меня хотя не так чтобы в обрез, но и не так, чтобы терять сотни франков на всякой ерунде.
* * *
Солдат Русского Экспедиционного Корпуса, отказавшихся воевать и ставших военными работниками, поселили в рабочих казармах, преимущественно на северо-востоке столицы. Среди дымящихся заводских труб, высоких заборов и разбитых техникой дорог торчат кое-где гнилыми зубами закопчённые, нередко полуразвалившиеся дома, в которых и живёт парижский пролетариат.
Обычно они лепятся к заводской стене неряшливыми подобиями ласточкиных гнёзд, выстроенные из всякого хлама и без всякого плана. Но встречаются хибарки и на пустырях, а часто работяги с семьями занимают помещения складов или заброшенных фабрик, ютясь по углам в каких-то крысиных норах.
Селятся здесь всё больше выходцы из Польши и Литвы, чётко отделяющие себя от других, теперь уже бывших подданных Российской Империи, да российские евреи, разбавленные выходцами из Марокко, Алжира и прочих африканских колоний Франции. Нищета, и притом нищета бесправная, беспросветная, видна на каждом шагу.
Некоторые дома держаться чёрт те как, больше напоминая руины, но нет — виднеется развешенное на собранной из кусков верёвке многажды штопаное, застиранное бельё, полоскаясь на дымном, грязном ветру. Стоит, прислонившись к стене, палка с выструганной кое-как лошадиной головой с приклеенной паклей, долженствующей изображать гриву.
Изредка мелькнёт женская фигура или пробежит стайка ребятишек, скрывающихся при виде чужаков. Завидев нас, они тут же скрываются меж развалин, готовые при малейшей опаске закидать нас кусками кирпичей, а после бежать, сломя голову. С ними, абсолютно на равных, мелкие облезлые собачонки, блохастые, склочные и трусливые.
Очень грязно, воняет человеческими отходами и нужно быть чрезвычайно аккуратным, чтобы не наступить на одну из многочисленных биологических мин или в лужу из потёков мочи, густо воняющих на жаре. Нет ни канализации, ни водопровода, не считая редких колонок, возле которых, провожая нас взглядами, стоят женщины, дети и старики, настороженно замолкающие при приближении чужаков.
Какие-то подобия уличных туалетов порой виднеются, но судя по роям мух, вьющихся над накрытым для них шведским столом, гигиеничней будет справлять нужду на улице.
Везде, решительно везде виднеется та апатия и бездеятельность, при которой не делается самых элементарных вещей для улучшения своего убогого быта. Хотя есть, разумеется, и исключения — то палисадничек с чахлыми цветами, ограждённый штакетником из палок, то дорожка к двери, выложенная обломками бетона и кусками кирпича, самодельная скамейка или стол под навесом, собранным из всякого хлама.
Мужчин на улицах, если здешние пустыри промеж заводских стен можно так назвать, очень мало. А взгляды… нехорошие взгляды. Если бы не Афанасий, служащий мне чичероне, я бы, пожалуй, уже вынужден был доставать револьвер, а вернее всего, и вовсе не сунулся бы в это гетто!
Судя по поведению моего проводника, где-то ускоряющего шаг, а где-то обменивающегося кивками и скупыми словами с попадающимися на пути знакомцами, отношения среди здешнего пролетариата далеки от безоблачных. Казалось бы, пролетариату нечего терять, кроме своих цепей, и соответственно — нечего делить.
Но в подобной среде, озлобленной на весь мир разом, порой любая мелочь воспринимается как «Казус белли[37]». Люди озлоблены, ожесточены и готовы вцепиться в горло даже соседу и соплеменнику, дай только повод!
— Нас по всей Франции раскидали, — рассказывает на ходу Афанасий, широко переступая через вонючий ручеёк, тянущийся из узенького проулка, тёмного даже летним днём.
— Да что ж ты… — заругался он, носком потрёпанного ботинка футболя вышедшую среди дня очевидно больную крысу, — Видишь? Вот так и живём…
— Нет, ты не думай, — криво усмехнулся он, повернувшись ко мне и щуря от солнца красные, припухшие глаза, — в Расее многие не лучше жили, но…
Замолкнув, он не договорил, а переспрашивать я не стал. Захочет, так сам расскажет, а не захочет, так и нечего душу травить.
— По всей… — продолжил Афанасий после недолгого молчания, — В основном, конечно, Париж и Марсель, а так-то и Тузула, и Нант, и Безансон… Где только нашего брата нет, так-то!
— Здесь… — он запнулся, пристально вглядываясь в выглядывающие из проломленной стены фигуры, — А пойдёмте-ка, Алесей Юрьич, побыстрей!
Оглядываясь то и дело, мы ускорили шаг, но к счастью, никто за нами не побежал. Так только, вышли некие фигуры, демонстрируя… чтобы то ни было.
— Арабы, — туманно пояснил солдат, когда мы миновали опасный участок, — мы с ними… того. Не в ладах. А с жидами дружим, даже и удивительно! Отсюда мно-огое иньше видится, так-то.
— Не так обидно, что раскидали, — шагая рядом, рассказывает проводник, — сколько то, что ну… как скот! Военные работники, понимаешь? Нас военный министр запродал фабрикантам, которые на войну работают. Дисциплина, мать его, армейская… Не так что, так сразу на каторгу! А платят, сукины дети, как солдатам в тыловых частях, но ни тебе пайка, ни приварка мясного!
— Даже так? — неприятно удивился я.
— А ты думал? — усмехнулся на ходу Афанасий, — Я в город не от…
Он замолк и некоторое время мы шли молча. Спутник мой засунул руки в карманы блузы, и начал было что-то насвистывать.
— А каторга, это таколе дело, — тягуче сказал солдат, сплёвывая на землю, — никому не пожелаю! Хотя не то, что мы сильно лучше живём…
— Война уже закончилась, — подбадривая, сказал я ему.
— Ну! — усмехнулся Афанасий, — Толку-то? Это здесь, в Европе… но и не так, чтобы совсем.
Киваю согласно, ситуация и правда странная. Германия капитулировала, но немецкие части кое-где по-прежнему стоят на территории победителей.
В колониях боевые действия и вовсе продолжаются. Некоторые из них имеют толику самостоятельности, и вот здесь открывается простор для маневра. Ма-ахонький…
… но прибавить сюда передел частной собственности, который (как я полагаю) происходит под шумок, и всё становится очень интересно.
Попутно восстанавливаются и наращиваются арсеналы, чтобы разговаривать с побеждёнными с позиции силы, выторговывая себе более выгодные условия. Впрочем, полагаю, и с союзниками…
Звучит это странно, но если знать, что американские дивизии за каким-то чёртом продолжают прибывать на континент, то становится намного интересней. Они, почти не участвовавшие в войне, решили откусить свой кусок пирога и стать основными выгодоприобретателями. Соответственно, те же французы и британцы вынуждены держать свои войска в тонусе.
— … война как бы и закончилась, — продолжает он, — но мы контракт не отработали, а живём… скот и то лучше, право слово!
