же ряда. Сестра моя, жизнь, – писал Борис Пастернак. С братом мне трагически не повезло.
Начало трещине положили родители, разобщив нас разной любовью. Дальше разногласия только множились. Папа работал допоздна, мама, следуя идеалам молодости, активно участвовала в общественной жизни и многократно избиралась председателем женсовета, поэтому вечерами мы часто оставались с Петькой одни. Он любил это время, лазил по шкафам и ящикам столов, читал припрятанные личные письма, рассматривал фотографии, сделанные отцом. Использовать громоздкий аппарат с железными кассетами, проявлять стеклянные негативы и делать с них отпечатки по сложной технологии – нужно было очень хотеть. Видимо, папа хотел и активно снимал голую жену в интересных позах. Брат с жадностью разглядывал изображения, приглашая меня, пигалицу, разделить его интерес. Ещё он таскался за мною в туалет. Внимательно наблюдал, как я спускаю штанишки.
– Как ты писаешь?
– Никак. Обыкновенно.
– Нет. Покажи, у тебя по-другому устроено.
– Отвяжись.
– Не отвяжусь.
– Я маме скажу.
Тогда он уходил.
Вопреки угрозам, маме я ничего не говорила. Однажды брат разбил стеклянную вазу, простую, но очень ценимую в то бедное вещами время, тщательно собрал осколки и выбросил на помойку. В проступке не сознался, а я его не выдала. Я так устроена, что чужие секреты во мне умирают. Кроме того, у меня была личная позорная тайна, и собственное несовершенство смягчало в моих глазах порочные наклонности брата.
Считается, характер закладывается именно в детстве, благодаря окружению и воспитанию. Но природа работает сильнее – я маялась тягой к воровству. Не знаю, кто из моих предков кормился ловкостью рук, возможно, я первая родилась с таким повреждённым геном. С детства жила в достатке, но меня всегда, до зуда в ладонях, тянуло взять чужое. Наверное, так некоторых влечёт экстрим, когда страх перед риском отступает. Лабораторно установлено, что мозг принимает решение за несколько долгих секунд до того, как решение примет человек. Значит, в своих поступках, хороших и плохих, мы не виноваты, виновата природа. Опасная теория, но она имеет под собой научную основу.
Никто не обучал меня скверному мастерству, я действовала крайне неумело, а главное бессмысленно, но устоять не могла. Ещё до школы у меня была подружка, очень некрасивая, но избалованная и заносчивая, с мало подходящим ей именем Муза. Её мама умела шить и оставляла дочери массу красивых обрезков, из которых мы мастерили куклам платья, бархат и бисер шли на браслетики для нас, а кружева на банты. Когда Муза выходила из комнаты, я прятала пару лоскутков себе в штанишки, которые тогда шили с резинками вокруг ног. Однако украсить своих кукол было нельзя, увидит мама и спросит: где взяла? Несколько дней полюбовавшись втихую на чужую собственность, я незаметно возвращала её в дом подруги: засовывала под ковёр и с радостью сама же «находила».
Повзрослев, я не утратила омерзительной тяги незаметно взять лежащее без присмотра, поднять с тротуара денежку и положить в карман, не окликнув утерявшего. Однажды после сеанса в кинотеатре в соседнем ряду кто-то забыл складной зонтик, и хотя у меня своих было несколько штук, я быстро положила его в сумку. Человек за ним вернулся, поискал и понял – тю-тю. Выйдя на улицу, я выбросила зонт в урну.
В автобусе или магазине меня преследует неодолимое желание запустить руку в небрежно раскрытую сумку, а вид бумажника, бугрящегося в заднем кармане мужских брюк, сильно томит. Если кассирша случайно передаст сдачу, никогда не возвращаю деньги, утешаясь мыслью, что таким образом восстанавливаю справедливость, поскольку покупателей всегда нагло обсчитывают. Так что в детстве недостатки брата казались мне сами собой разумеющимися.
Раскусив моё стойкое нежелание доносить, Петька почувствовал безнаказанность и стал лезть пальцами ко мне в трусики. Я отбивалась. Тогда он вынимал свою тощую синюшную пипиську и теребил её, пока в горсть не выливались жёлтые сопли, которые победно мне демонстрировались. Я брезгливо морщилась – мальчишки всегда хулиганят. Однако этим дело не кончилось. Уже будучи курсантом ленинградского военно-инженерного училища, в которое поступил после мореходки, брат пытался меня изнасиловать. Я спаслась, метко ударив его коленом между ног. И опять ничего не сказала родителям. Боялась, что отец Петьку убьёт.
Как и моя тяга к воровству, никакой логике поступок брата не поддаётся. В то время он уже спал с женщинами и даже собирался жениться, но потом сошёлся со школьным товарищем Валькой. Хорошо помню крепкого белобрысого коротышку с большим ртом и редкими зубами, он был умён, начитан, писал стихи и готовился на журфак ленинградского университета, а пока работал осветителем в областном драмтеатре, и часто высокий красавец Пётр и похожий на циркового клоуна театральный служка вместе проводили отпуск. То, что они половые партнёры, никому в голову не приходило. Во мне пробуждалась первая чувственность, и грубый, мужиковатый приятель брата заставлял шумно колотиться девичье сердце. Я выпендривалась в его присутствии, как могла. Думаю, он это понимал и относился ко мне с сочувствием.
Из училища Петю быстро выгнали. Натура безвольная, он, чтобы утвердиться в кругу новых приятелей, грубо матюгнулся. Слабых нигде не любят: кто-то донёс начальству, и военная карьера брата закончилась, не начавшись. Вместе с Валькой они сняли квартиру и их близкие отношения продолжились.
Я не удивилась, что папе, мимо которого ничего не проходило бесследно, стало известно о порочной связи сына. Как он разобрался с Петькой, не знаю, но нам с мамой неприятное известие сообщил голосом без эмоций – таким читают приговоры в суде. Какому советскому гражданину могло померещиться, что через полвека педерасты станут полноправными членами общества, их изящно нарекут «голубыми», в самых «демократических» европейских странах официально разрешат однополые браки, а мужчины и женщины нетрадиционной ориентации войдут в состав правительств? В то время гомосексуальная связь подпадала под уголовный кодекс. Не случайно замечательный эстрадный тенор Козин – его патефонные пластинки я слышала у Дона – закончил свои дни в Магадане.
Закон надо соблюдать. Однако меня смутило отсутствие в глазах отца даже намёка на сострадание. Неужели возможно так жёстко держать себя в руках? Я знала о брате плохого больше, но мне было его откровенно жаль. Отец строго приказал маме, лившей обильные слёзы, что, если она попытается увидеть сына или помогать ему, тот окажется за решёткой. С тех пор имени брата в доме не произносили. Много лет спустя дошли слухи, что парочка так и жила вместе до старости, при общей терпимости к геям, уже не скрываясь.
Теперь, скорее всего, Петя закончил свой путь, и, может быть, милосердный Бог его простил. Я тем более простила,
