танцовщик никаких явственных воспоминаний об этом не сохранил. В своих «Тетрадях», за которые взялся двумя годами позднее, он рассказывает о своих отношениях с женой, с Дягилевым, с князем Львовым, парижскими проститутками и даже с животными, но о герцогине Дюркаль там нет ни слова. Если бы знала, что ее образ затмит пес Лимон, она бы, без сомнения, не чувствовала себя настолько польщенной знакомством с Нижинским. Одержав победу над герцогиней, он между тем завоевал и публику своими выступлениями в балетах «Послеполуденный отдых фавна» (10 июня), «Клеопатра» (13 июня) и «Шахерезада», который имел у испанцев самый шумный успех. В Барселоне шесть объявленных заранее спектаклей прошли при полных залах, благодаря славе Нижинского. «Его имя было еще известней в Барселоне, чем в Мадриде», – отмечает Григорьев.
Выступления в Испании позволили Нижинскому и Мясину узнать друг друга лучше. Несмотря на то что были конкурентами (оба оспаривали постановку «Свадебки»), они ценили и уважали друг друга. Нижинский восхищался тем, как младший коллега поставил итальянский балет «Женщины в хорошем настроении», а Мясин в свою очередь считал Нижинского «феноменально одаренным балетмейстером». Посредственность не признает ничего, что выше нее, но истинный талант всегда преклоняется перед гением. Мясин с не меньшим восхищением относился к тому, как тщательно Нижинский репетировал с танцовщиками труппы. Во время подготовки «Фавна» он был потрясен тем, как Нижинский «показывал мельчайшие детали жестов и движений, поправляя каждого танцора».[177] В «Тетрадях» Нижинский пишет о Мясине:
Мясин очень хороший человек, только скучен. Цель Мясина проста. Он хочет разбогатеть и научиться всему, что знает Дягилев.
И далее: «Мясин очень хороший мальчик». Дружба с Мясиным, тем не менее, не отдалила его от Костровского и Зверева. А они все продолжали ходить к нему и проповедовать, к великому отчаянию Ромолы. В конце концов, совершенно измученная, она поставила мужа перед выбором: или она, или его друзья. Особенно она боялась Костров-ского, которого подозревала в любовной связи с мужем. Письмо к нему Нижинского показывает, что она, вероятно, не ошибалась:
Я люблю тебя, поэтому и пишу. Я знаю, что ты без меня скучаешь.(…) Хочу, чтобы ты пришел повидаться. Я хочу тебя видеть. (…) Я обнимаю твою тетрадь и плачу. (…) Я хочу, чтобы ты приехал ко мне. Я пошлю тебе денег на дорогу, если правительство позволит тебе приехать ко мне.
Но как-то вечером она с удивлением увидела, как в темном углу возле сцены разговаривают Зверев и Дягилев. Они выглядели как сообщники, и Ромола решила, что Дягилев посредством «толстовцев» задумал погубить ее мужа: или вегетарианство ослабит его так, что он не сможет танцевать, или же возвращение на родину положит конец его балетной карьере. И она решила воспрепятствовать участию мужа в следующем турне Русского балета в Южной Америке.
Оправданы ли были страхи Ромолы? Не думаю. Зачем бы Дягилеву понадобилось разрушать жизнь человека, одного лишь имени которого на афише было достаточно, чтобы зал заполонили зрители? Чтобы угодить Мясину? Это маловероятно, потому что тот восхищался Нижинским. К тому же Дягилев был прагматичным человеком. Если бы хотел отослать бывшего любовника, он бы так и сделал. А Соколова нашла поведение Ромолы «смехотворным». Между тем оно принесло результат. То, как Григорьев описывает последующие события, заставляет меня думать, что Ромола задумала восстановить мужа против Дягилева. Она внушала ему, что импресарио больше ценит свою компанию, а не его талант. Дягилев якобы стремился умалить важность Нижинского для театра. То, что Нижинский был склонен верить именно таким аргументам, только облегчало задачу. Такой маневр был к тому же вполне в духе Ромолы. И вот однажды, когда они вместе обедали, рассказывает она, Нижинский сказал Дягилеву:
– Я не уверен, что поеду, Сергей Павлович. Мне нужен отдых, к тому же я не хочу расставаться с дочкой в военное время. Да и с точки зрения творчества Южная Америка мне не интересна.
Дягилев с ледяной улыбкой ответил:
– Но ты должен ехать, ты связан контрактом.
– Должен? – удивился Вацлав. – У меня нет контракта.
– Ты телеграфировал из Америки, дав мне принципиальное согласие. Это и есть контракт.
– Но я также телеграфировал, что мы обсудим этот вопрос в Испании.
– Не имеет значения. В этой стране телеграмма является связывающим контрактом.(…) Я заставлю тебя поехать.
Ссылка на необходимость в отдыхе оказалась довольно слабой отговоркой. Нижинский до этого праздно провел три месяца в Мадриде, и потом он участвовал всего в нескольких представлениях. В любом случае, он попытался уехать из Барселоны (где Русский балет пробыл недолго). Но Дягилев, зная, что испанский закон обязывает артистов, заявленных в программе, участвовать в спектаклях (исключением могло стать лишь состояние здоровья), принял необходимые меры и остановил его на вокзале. Так что Нижинский завершил сезон в Барселоне и написал леди Оттолин: «Дягилев меня ненавидит, он меня держит в Барселоне, как в тюрьме». Очевидно, что в этих условиях Дягилев телеграфировал в Аргентину о том, что с приездом Нижинского возникли проблемы:
Дорогие друзья у Нижинского огромные проблемы полиция вчера его арестовала невозможно уехать поездка в Аргентину под сомнением. Вся труппа получила паспорта кроме Мясина получил отказ причины вам объяснят мои представители Барокки Григорьев. Сам не могу приехать из-за русского исполнительного государственного комитета. Тем не менее гарантирую то же количество исполнителей и балетов и абсолютно идеальное выступление.[178]
Наконец, 4 июля 1917 года Нижинский с женой отбыл на пароходе из Кадиса в Южную Америку, согласившись работать на таких же условиях, какие были согласованы в Соединенных Штатах (однако в этот раз он потребовал, чтобы гонорар выплачивался золотыми долларами за час до начала каждого спектакля). Дочь Киру они отправили в детский санаторий в Лозанне под присмотром няни. За дела компании в этот раз отвечал Григорьев, Ансерме руководил оркестром. Труппа должна была отправиться в Рио-де-Жанейро на английском судне, но Дягилев настоял, чтобы его танцоры плыли на испанском, нейтральном корабле. Этот корабль прибыл в Монтевидео, столицу Уругвая, а не в Рио, как планировалось изначально. Импресарио Мокки расценил это как нарушение контракта, и Григорьеву с Барокки, чтобы его успокоить, пришлось согласиться на три бесплатных спектакля в Монтевидео.
После этого Русский балет отправился в Рио, где ему предстояло дать двенадцать представлений. Там Нижинский познакомился с Полем Клоде-лем, совсем недавно назначенным послом Франции, и его секретарем Дариусом Мийо (это была золотая эпоха, увы, уже пришедшая к концу, французской дипломатии). Поэт и
