он тотчас кидался к нему на выручку и старался его защитить. Когда распространилась мания читать лекции, он решил их читать; поискал, о чем еще они не читаны, и остановился на истории рыб, с помощью которых вскоре преуспел, поражая рыбаков и развлекая дам на многих людных курортах. Помещение для лекций он всегда выбирал такое, чтобы чистая публика могла сидеть внизу, а рыбаки и рыбачки — на галерее, дабы запах смолы и рыбы, от них исходящий, поднимался бы вверх и не смешивался с более тонкими ароматами, окружающими избранное общество. Летом он объезжал морские берега и радовался своему успеху. Рыбаки сперва не слишком его жаловали, но он возбудил любопытство рыбачек, а те приводили с собою мужей, когда они не были заняты ловом; и постепенно он завладел их интересом, и они стали слушать его с удовольствием, хоть и не извлекали из его сообщений решительно никакой пользы. Но он возвышал их искусство в собственных их глазах и в глазах прочих, тешил их наставлениями о том, как следует ловить рыбу в ясной воде и в мутной воде и рассказами о морских подвигах собратий, и они повалили на его лекции валом. Дамы посещали их, как всегда посещают они лекции, из которых надеются кое-что почерпнуть; их более вдохновляло, правда, не столько стремление услышать лектора, сколько стремление перед ним покрасоваться. Как бы ни была привлекательна для них лекция, лектор был еще привлекательней. Он был неодолимой приманкой для матрон, имевших дочек на выданье, его наперебой приглашали, спорили меж собой, к кому пойдет он обедать, и в простоте души он относил на счет науки и своего красноречия все ласковости и похвалы, какими его осыпали. Дабы отплатить за гостеприимство, он повсюду на прощанье давал балы и ужины с небывалой Щедростью; они еще умножали его успех и во всех гостях надолго поселяли желание когда-нибудь снова его увидеть.
Так дни его текли в удовольствиях, не уязвляя сердца ни любовью, ни заботой, покуда однажды на званом обеде он не повстречал преподобного отца Опимиана. Тот заговорил об усадьбе Грилла и об Аристофановой комедии, которую готовили там к рождеству, и лорд Сом, руководясь всегдашним своим стремлением ничего не упустить, тотчас попросил представить его мистеру Гриллу. Это оказалось нетрудно. Его преподобие незамедлительно исполнил просьбу лорда, и скоро оба они приехали в усадьбу погостить на несколько дней. Лорд Сом сразу почувствовал себя как дома; и взял на себя труд архитектора и вызвался присматривать за возведением театра, смиренно следуя указаниям его преподобия.
Художник и музыкант тоже принялись за работу; лорд Сом по утрам неустанно наблюдал за постройкой. Строили недалеко от дома, за крытым переходом. Театр являл уменьшенную копию театра афинского, только под крышей, но зато в точности с такой же орхестрой и сценой и восходящим полукружием рядов для зрителей.
Когда объявили, что кушанье поставлено, мистер Грилл предложил руку мисс Тополь. Лорд Сом, разумеется, повел к столу мисс Грилл. Мистер Принс повел одну из барышень и усадил ее рядом с хозяином. Его преподобие повел другую и оказался за столом между нею и мисс Тополь. Мистер Принс, следственно, оказался как нельзя далее от юной хозяйки и, как ни старался он себя побороть, часто впадал в рассеяние, неосознанно и невольно наблюдая ее и лорда Сома и невпопад отвечая на замечания обеих своих прекрасных соседок, которые и сочли его в душе большим чудаком. Суп и рыбу обсуждали мало; та же участь постигла и блюда, предшествовавшие жаркому; но вот мистер Мак-Мусс восторженно приветствовал явление пред мистером Гриллом объемистого филея.
Мистер Мак-Мусс:
— Вы человек с тонким вкусом, мистер Грилл. Это украшение стола куда приятней бутоньерок и прочей несъедобной чуши. Я презираю и ненавижу выдумку сибирских обедов[314], где ваш взор тешат всякой чепухой, а еду подают порциями, как нищему.
Преподобный отец Опимиан:
— Совершенно с вами согласен. Я люблю видеть свой обед. Я рад, что Аддисон того же мнения; помню, в одной статье он возражает против ростбифа, сосланного на буфет. И тогда уже доброму жаркому приходилось уступать место немыслимым французским кушаньям, среди которых мало было съедобных[315][316]. Не знаю, что бы сказал Аддисон, вовсе не обнаружив жаркого в столовой. Но кое-что можно заметить и в защиту варварского обычая. Из двадцати джентльменов едва ли сыщется один, способный как следует разрезать мясо; а дамы если когда и умели его резать, то давно уж разучились. Что может быть печальней, чем вид соседа справа от хозяйки, в несказанных муках кромсающего неловко поставленный пред ним кусок и в поисках неопределимого сустава мечтающего о птице, на русский манер разрезанной за стеной дворецким?
Мистер Мак-Мусс:
— Я ничего не имею против птицы. Ее можно поставить на стол разделанной.
Мистер Грилл:
— Как эта индюшка, мистер Мак-Мусс; с нею у моей племянницы не будет никаких хлопот, хоть это и тщетная предосторожность с таким соседом справа, как лорд Сом, постигший искусство резать мясо в совершенстве.
Мистер Мак-Мусс:
— Ваш стол великолепен. На последнем сибирском обеде, где имел я несчастие присутствовать, мне пришлось довольствоваться двумя переменами — хвостиком кефали и куриной ножкой. Те, кто режет за стеной, должны бы выдерживать конкурсные экзамены пред судом видных гастрономов. Те, кто режет за столом, волей-неволей от стыда и неловкости чему-то выучиваются.
Мистер Грилл:
— У меня, даю вам слово, вы никогда не подвергнетесь опасности сибирского обеда.
Преподобный отец Опимиан:
— Что касается до обедов, мистер Грилл — истинный консерватор.
Мистер Грилл:
— Надеюсь, истинный. Не то что консерватор так называемый: человек, который плывет под национальным флагом, спускает его и поднимает вражеский флаг. Я люблю старые обычаи. Люблю выпить с другом стакан вина. Что вы скажете на это, ваше преподобие? Мистер Мак-Мусс, не угодно ль присоединиться?
Мистер Мак-Мусс:
— С превеликим удовольствием.
Мисс Грилл:
— Дядюшка и его преподобие, как всегда, затеяли беседу, кажется, весьма любопытную для почтенной дамы, которая сидит между ними и молчит.
Лорд Сом:
— Быть может, беседа ей непонятна?
Мисс Грилл:
— Нет. Никогда бы не стали они говорить при даме о чем-то для нее непонятном. И она могла бы многое присовокупить, если б захотела. Но когда разговор ее увлекает, она предпочитает слушать и молчать. По тем немногим словам, какие до меня доносятся, я заключаю, что они обсуждают Искусство Обедать[317]. А тут она, верно, большой знаток, ибо много бывает
