и меня практически единогласно (при шести воздержавшихся) избрали новым ректором.
Пришел я в университет со своей программой и своими идеями будущих преобразований. Сейчас нет смысла все их подробно перечислять, это был большой комплекс реформ, направленных на преобразование московского вуза в международный университет западного образца. Была задумана и дигитализация учебных процессов, благо имелся опыт работы с проектом «Федерация интернет-образования», а также работы с одним из первых интернет-медиа на русском языке, Gazeta.ru, которую мы инициировали с Ходорковским.
Были идеи, связанные с выделением грантов на научные исследования для талантливых студентов и аспирантов университета. Была намечена большая издательская программа, ведь в то время не хватало переводов многих работ, опубликованных на Западе. Я обсуждал свои планы с преподавателями и находил поддержку.
Начинали мы преобразования с тривиальных вещей — ремонта столовой и туалетов, которые были в ужасающем состоянии. Половина годового финансирования пошла на зарплаты, ремонт, закупку нового оборудования, стажировки за границей.
И надо было срочно обновлять трудовой коллектив. Многих менять, в том числе администраторов. Безусловно, среди преподавателей были и очень хорошие специалисты, особенно историки и архивисты, поскольку это была основная специальность РГГУ, но нужно было омолодить состав. Не увольнять всех подряд, естественно. Но были там и засидевшиеся.
Мы обсуждали с академиком Афанасьевым, каких специалистов и откуда пригласить. Сначала речь шла о тех, кто уехал из России на Запад и может преподавать на русском языке. Например, согласился читать лекции в РГГУ великий лингвист, антрополог и переводчик академик Вячеслав Всеволодович Иванов, который в то время преподавал в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе. В РГГУ он возглавил Русскую антропологическую школу. К сожалению, я не успел познакомиться с ним лично, но это один из тех людей, которые вызывали у меня огромное уважение. И не только из-за глубины и широты академических знаний, но и из-за гражданского мужества.
Отдельным пунктом моей программы было развитие факультетов. Например, я хотел создать настоящий факультет журналистики. За это предстоял бой с Бовиным.
Пришел я к декану школы журналистики Александру Евгеньевичу Бовину. Он — бывший посол в Израиле, уважаемый известинец[89], хороший журналист, умный человек. Начинаю ему говорить: «Давайте развивать факультет журналистики в направлении электронных медиа, ведь у них приоритет и сейчас, и на будущее. А рынок сегодня просто переполнен специалистами, которые потеряли работу вследствие распада НТВ и ТВ-6: Евгений Киселев, Марианна Максимовская, Владимир Кара-Мурза-старший, Сергей Пархоменко…» И что же я услышал?
«Да они вообще ничего не понимают в журналистике! На фиг они сдались?»
Я пришел к человеку, которого пытался привлечь идеей создания школы нового типа с профессиональными и высокооплачиваемыми преподавателями. При этом предполагалось при кафедре построить современную студию, где можно и работать, и учить. Плюс прекрасные молодые профессора. Что может быть лучше?
Почему-то особенно негативная реакция у него была на Кара-Мурзу и на Максимовскую, которых я-то как раз считал наиболее подготовленными для преподавательской деятельности. «Все эти люди, — сказал он, — они же ничего не понимают!»
Самое смешное, что я потом для Кара-Мурзы все-таки ставку пробил. Я уже жил в Израиле, когда Кара-Мурза преподавал в РГГУ..
О Бовине ничего плохого сказать не хочу. Просто это сын другой системы, другой школы, другого типа мышления. Мы бы с ним не сработались.
В июне 2003-го меня утвердили в должности ректора в Министерстве образования и в администрации президента. До старта публичной травли в отношении ЮКОСа оставалось чуть больше месяца. Тогда мне показалось, что этот шаг был своего рода кредитом доверия, появилась уверенность, что все будет в порядке и у меня в запасе как минимум десять лет — два ректорских срока, — чтобы реформировать РГГУ.
Я рассчитывал на это до последнего. Всерьез взялся за диссертацию. Не может же ректор университета не быть доктором, а я по российским меркам и кандидатом наук не был. Тему выбрал соответствующую моим жизненным представлениям: «Влияние западной философии на русскую либеральную мысль». Оказалось, никого в советском академическом мире эта тема прежде не интересовала. Я также планировал на основе этой работы сделать курс лекций.
Тему я выбрал под влиянием сочинений Исайи Берлина[90], которого открыл для себя в 2001 году, когда был издан на русском языке его двухтомник «Философия свободы. Европа» и «История свободы. Россия». С тех пор Исайя Берлин стал для меня своего рода идеалом мыслителя и еврея-интеллигента. Вначале я заинтересовался им как философом, историком идей и человеком, очень тонко чувствующим русскую литературу. Я знал, что сэр Исайя Берлин был одним из основателей современной либеральной политической философии, и, конечно же, читал о его легендарной встрече с Анной Ахматовой.
А вот о его белорусских еврейских корнях я узнал уже значительно позже. Его отец Мендель Берлин, родившийся в Витебске, был прямым потомком Шнеура Залмана из Ляд — знаменитого основателя движения Хабад. Жена Исайи Берлина Алин Халбан, в девичестве Гинцбург, была племянницей издателя «Еврейской энциклопедии» Давида Гинцбурга и внучкой еврейского общественного деятеля и финансиста Горация Гинцбурга, о которых я рассказывал выше.
Исайя Берлин был настоящим гражданином мира. Он говорил на нескольких языках, включая русский, в 1957 году английская королева возвела его в звание рыцаря-бакалавра, но при этом он никогда не забывал, что еврей. Несмотря на то что Исайя Берлин не жил в Израиле ни в годы становления государства, ни после провозглашения независимости, его связь с нашей страной и идеологией сионизма была очень крепка. Он входил в Совет попечителей Еврейского университета в Иерусалиме, был почетным доктором этого университета, а также других израильских вузов — Тель-Авивского университета, Университета имени Д. Бен-Гуриона в Негеве, Научно-исследовательского института имени X. Вейцмана. В 1979 году получил Иерусалимскую премию за защиту гражданских свобод.
Иногда мне кажется, что наши общие белорусские корни меня внутренне сблизили с этим великим человеком и установили личную связь…
Я обещал университету и министерству максимально быстро закончить диссертацию, и если бы все шло по плану, то в ноябре бы уже защитил кандидатскую, а через некоторое время и докторскую. Я сразу взял докторский уровень и рассматривал кандидатскую как первую часть докторской работы. Чтобы спокойно поразмышлять об этом, я, как человек обязательный, оформил академический отпуск и отправился в Израиль для написания диссертации.
Но после ареста Ходорковского 25 октября 2003 года все планы рухнули. Меня практически сразу попросили оставить должность. Я сопротивлялся. Профессорский и преподавательский состав, ученый совет готовы были стоять до конца за ректора Невзлина.
Для меня это было очень важно и ценно.
В ноябре мне позвонил министр
