в тумане, как в каком-то проклятом кошмарном сне. Накачанный бухлом самой разной марки, обкуренный в хлам я таскался по барам и клубам. Я цеплял баб, я пел караоке, я даже написал стихи и сжег их в пепельнице. И я снова и снова думал о том, что сказала мне мать…думал о том, что мое счастье превратилось…пыф…даже не в песок, а в воздух. А ведь я впервые в своей жизни был на седьмом небе от счастья, я впервые считал себя самым обычным человеком, которого могут любить, с которым хотят…даже в луже, даже на полянке в парке.
К дому подъехали две машины, из них выскочили какие-то парни. Они посмотрели вверх, и я махнул им рукой. Потому что узнал мужика в пальто, который поднял голову с развевающимися седыми волосами и посмотрел прямо на меня. Кажется, это мой папочка! Ахахаха! Какая мерзкая комедия. Ну что, папа, пообщаемся?
— Эй! Вы ко мне?
Люди Свободина скрутили меня прямо на крыше, его ребята считали мне ребра ногами и ломали нос и пальцы. Сам Свободин подошел ко мне, наклонился, схватив меня, харкающего кровью и ничего не видящего из-под заплывших век, за шиворот.
— Еще раз, подонок, увижу возле моей дочери — кожу сниму лоскутками! Кости наживую из тебя вытаскивать буду! Чтоб не смел даже дышать в ее сторону, ничтожество!
— Да пошел ты на хер, урод!
Плюнул в него кровью и получил оглушительный удар по голове.
В себя пришел в больнице. Рядом Колян Осадчий с пакетом мандаринок и Кукловод. Самодурка маман уволила меня, на хрен. Колян что-то говорил о новой работе, которую нашел для меня, а я смотрел в окно и думал о том, что за эти две недели, что я тут валяюсь, она ни разу не пришла и не позвонила. Нет, понимаю, что нагадил, что сделал все, чтобы не пришла, что перевернул ее мир и свой мир, понимаю, что мне вообще ее видеть не нужно. Все, на хрен, понимаю…И не понимаю. Видеть хочу до ломоты в костях. Какой-то задней мыслью совершенного извращенца думается, что по фиг на все. Я ведь увезу ее далеко, мог увезти, и никто не узнал бы, что мы… а потом накатывает волной до такой степени, что трясти начинает. Гребаный инцестник-извращуга. Какого хрена ты вообще об этом думаешь? Головой об стену убейся, долбоящер! Оставь ее. Ей вообще не нужно знать про эту грязь. Пусть в чистоте своей будет, пусть просто считает меня подонком, а не…Господи! Я даже думать об этом не могу.
А с утра, когда все тело ныть начинает, снова думаю…почему не приходит. Вначале утешал себя, что у нее нет моего нового номера, и она не знает, где я теперь живу. Потом сам же на себя психовал. Было б желание, узнала бы. Папа игрушку забрал и новую подарит. Кажется, они ее там замуж отдавать собрались. Может, вот как раз все и сладится. Выйдет за какого-то туманного лоха. Поженятся. Детей, мать их, нарожают. От одной мысли об этом хочется выть волком и ломать себе кости. Потому что и хер с того, что я узнал. В голове ничего не изменилось, и никакой братской любви не возникло.
— Ты слышишь, Иуда, или тебе и по ушам надавали?
— Голова гудит.
— Тебя в один клуб устроил Колян. Стишки свои читать будешь, на гитаре брынчать. Потом, может, Маман угомонится. Пока что она тебе весь кислород перекрыла. За последнюю клиентку. Подружку ее давнюю. Лично Маман обидел. Какого хрена тебя так сорвало, а? Все, короче. Карьера в жопе. Никто не возьмет. Даже Серега Будецкий в свой гадюшник. Она на него ментов натравила и сказала, что, если тебе перебьет у нее закроет на фиг все его заведения. Так что пока только на дно залечь…Может, прозвонишь по своим старым каким-то. Контакты есть?
— Ты же знаешь мои законы — никаких контактов. Они сами меня ищут.
— Да. Через Маман. Вот что и плохо. А она теперь вместо тебя новенького предлагает.
— Ну и ох*ительно! Вот и настало время завязать с этим дерьмом! Как ты там сказал — пойти на гитарке побрынчать и стишки почитать.
— Не ерничай. Реально.
— А я серьезен как никогда. С б*ядством надо завязывать. Устал я баб трахать. Морально и физически. Ладно. Спасибо за мандаринки.
— Устал…знаем мы, как ты устал. Все об этом гудят. Ты на клиентку запал. На дочку Свободина. За это он тебе кости и пересчитал.
— Вам домой пора. За клуб спасибо. Выйду отсюда и пойду на гитарке брынчать. Как хоть клуб называется?
— Горгона. Крутой такой караоке-бар. Хозяин платить будет каждый день. На оплату жилья хватает?
— Та хватает. Но потом сменю на более дешевую конуру. Не впервой и не в таком дерьме в жизни побывал.
— Все мы там были. Если что, звони. Когда выпустят?
— Обещали на днях.
Оклемался я где-то через пару недель. Весь город уже оброс новогодней мишурой, в каждой витрине и в каждом окне по елке, а я с побитой рожей на работу иду. Нашел-таки меня некий Карен Абросян в Горгону через каких-то знакомых Кукловода. Не совсем брынчать на гитаре. У них прям крутое заведение. Мюзиклы ставят. Народ собирается элитный, деньги оставляют, чаевые. Хорошее место. Спасибо пацанам.
Не ожидал, что вернусь к стихам, к гитаре. Каждый день разукрашен, как клоун.
Зато под гримом моих синяков не видно. В зеркало смотрю и, ухмыляясь сам себе, напеваю голосом из знаменитой арии, которую так любил мой дед:
«Снова туда, где море огней.
Снова туда с тоскою моей.
Светит прожектор, фанфары гремят,
Публика ждет, будь смелей, акробат!
Со смертью играю, смел и дерзок мой трюк
Все замирает, все смолкает вокруг.
Слушая скрипку, дамы в ложе вздохнут,
Скажут с улыбкой — храбрый шут.
Да, я шут, я циркач, так что же,
Пусть меня так зовут вельможи,
Как они от меня далеки, далеки,
Никогда не дадут руки.
Смычок опущен, и мелодия допета,
Мой конь, как птица, по кругу мчится,
Дождем душистым на манеж летят букеты,
Но номер кончен, и гаснет свет,
И никого со мною рядом нет.
Цветы роняют лепестки на песок,
Никто не знает, как мой путь одинок.
Сквозь дождь и ветер мне идти суждено.
Нигде не светит мне родное окно.
Устал я греться у чужого огня,
Но где же сердце, что полюбит меня.
Живу без ласки, боль свою затая,
Всегда быть в маске — судьба
