в ее строках можно было услышать голос Мины. Она писала так же, как и ходила, – спокойно, замечая все по сторонам. Аво задумывался, было ли это простым совпадением, или то, как пишет человек, действительно связано с тем, как он идет по миру. Однако, вспомнив, как ходит Рубен – неуклюже, приседая, – Аво эту теорию отверг.
Вот что сделала с Аво одна страничка дневника Мины: он представлял ее письма, он думал о прекрасных, но бесполезных вещах. Ни одно из воображаемых писем Мины не было достаточно романтичным, хотя она оставляла воображаемый поцелуй красной помадой в конце каждого письма. Мина писала, что преподает в школе игру в нарды в том же самом классе, где некогда работал Тигран, которого она так любила.
Аво подумал о том, как эти воображаемые дети обожали бы своего учителя.
Несколько месяцев на складе шло обсуждение нападения на стойку Turkish Airlines в Международном аэропорту Лос-Анджелеса. Изучались особенности функционирования терминала, готовилось оружие, и все это под бесконечные композиции Комитаса [15] на пластинке.
До этого проводились многочисленные протесты, боевики разгромили несколько десятков турецких учреждений, пропагандисты написали учебные брошюры, которые предполагалось распространять в детских садах и школах Армении. На приобретение оружия и обучение потратили десятки тысяч долларов, но теракт в аэропорту Лос-Анджелеса должен был стать едва ли не самой крупной операцией. Планировали ее почти год, и оставалось лишь уточнить детали. Но как только все было готово, позвонил Акоп Акопян и сообщил, что Департамент полиции Лос-Анджелеса поднят по тревоге, поэтому в план вносятся коррективы.
– Вместо Лос-Анджелеса операция будет проведена в Риме, – сказал человек, который разговаривал с Акопом Акопяном по телефону. – Наши братья в Италии хорошо подготовились.
– Черт! – воскликнул один из шестерых. – Не сомневаюсь, они вляпаются в дерьмо.
– Что ж, во всяком случае, мы теперь можем сосредоточиться на профессоре. Он такой один. И если черт не дернет его сунуться в Рим, он будет наш.
– Верно! – воодушевленно произнесли остальные.
Аво никак не мог вспомнить разговора о каком-то профессоре. Он хотел было спросить, но решил пока пособирать факты самостоятельно.
Фактов поначалу было немного – только то, что содержалось в коротеньком тексте под фотографией на обороте учебника, и несколько статей. Профессор Марлон Танака… Аво думал, раз профессор – значит, старик с белой бородой, но Танака оказался всего на десять лет старше его.
Танака родился в Бербанке, штат Калифорния, в 1945 году. Была какая-то смутная история с его родителями. Вроде они за что-то были осуждены и содержались в заключении в Мансанаресе, Испания. Сам Танака в шестьдесят первом поступил в университет Беркли. Там он познакомился с Марио Савио, активным участником Движения за свободу слова, и участвовал во многих их проектах. В шестьдесят пятом Танака был приглашен на работу в Калифорнийский университет Лос-Анджелеса. Ожидалось, что он станет японистом, но нет – его заинтересовала история Османской империи. «Я посмотрел список преподавателей, – объяснял он свой выбор в одном из интервью, – и понял, что там подобное тянется к подобному. Арабы изучают арабов, китайцы – китайцев. Вот где источник наших проблем, подумал я, и решил, что однажды в университете появятся студенты, которые узнают о турках от человека по фамилии Танака!»
Такие студенты появились, и вот что они узнали. Когда Османская империя рушилась, армяне, колебавшиеся между русскими и османами, предательски переметнулись на сторону русских после победы последних в битве при Сарыкамыше в 1914 году. Сей факт, как утверждал Танака, привел к все более расширяющимся беспорядкам в контексте Первой мировой войны. Многие армяне (Танака утверждал, что не в таком большом количестве, как считается) были убиты. По мнению профессора, с обеих сторон были и плохие и хорошие люди, и многие «правильные турки» также погибли в огне войны.
Прискорбная промывка мозгов!
Аво знал, что есть люди, отрицающие геноцид, но теперь они обрели конкретное лицо. Никогда еще он не видел так явно и так подробно изложенной лжи. Он не мог поверить своим глазам. Как мог профессор знаменитого на весь мир университета быть столь безответственным в своих утверждениях? Честные историки пытались объяснить, что турецкие армяне уже подвергались массовому истреблению во время Хамидийской резни за двадцать пять лет до геноцида. Аво прочитал в одной из газет диаспоры, что в личную приемную Танаки (девятый этаж Банч-Холла) приносили документы, доказывающие, что Мехмед Талаат-паша, министр внутренних дел Османской империи, а по сути один из трех ее правителей, лично организовывал депортации и форсированные марши, лично отдавал приказы об убийствах. Разве этого мало?
Но как работает отрицание? Какой бы ни была истина, она отбрасывает тень, в которой размножается ложь. И никакие доказательства тут не помогут.
Черт… Разрушение, разрыв – это то, что родители Аво называли геноцидом, и он понял для себя, что требуется еще один Разрыв, чтобы мир наконец это тоже признал.
Следующие два месяца «работники склада» следили за профессором. От его офиса до аудитории, от аудитории – до дома. Так составлялся маршрут его перемещений. Аво из-за его слишком приметной внешности держали в тени. Как только профессор Танака выходил из дверей здания исторического факультета, Аво должен был ехать на автобусе в Вествуд и звонить из автомата одному из боевиков. Это поручение показалось ему совсем не сложным, спокойным, почти медитативным. Сиди себе и жди, пока не откроется дверь и оттуда не выйдет профессор, – а потом беги на автобус.
Аво хорошо изучил план университетского городка, но пока не увидел все это собственными глазами, не знал, что здесь так красиво. Окутывающий город смог чудесным образом приподнимался над зданиями, серые небеса светлели, и под солнечными лучами вспыхивали серебром листья платанов. Однажды он убил человека, пусть и случайно, и знал, что профессор Танака тоже будет убит. Чьими руками – это еще вопрос, но постепенное развитие нового преступления заставляло его обостренно чувствовать красоту. На ум приходили невероятные сравнения. Например, что извивы эритрины, кораллового дерева, похожи на корявые артритные пальцы. Он думал о судьбах студентов, представлял их семьи, смотрел на проезжающих по извилистой дорожке мимо его скамейки велосипедистов.
Аво сидел и смотрел на двери Банч-Холла, уродливого серого здания с черными квадратными окнами, напоминающими кнопки на пульте дистанционного управления. Здание исторического факультета напоминало ему жилые комплексы его детства – все одинаковые, и от всех разит безнадегой. И тут и там – идеальное место, чтобы оглянуться назад, посмотреть своему прошлому в глаза, положить конец противоестественной любовной связи… или же спрыгнуть с крыши, как
