в совпадения. Недуйветер и Селижора продавали лес (Борзунов-папа их покрывал в госструктурах). Недавно они бизнес укрупнили. Разошлось, поперло. И вдруг явилась беда-горе-несчастьице? Кармическое возмездие?
Не, кому-то они дорожку перешли. Фил Сергеевич оченно не желал отправляться в Береньзень из соображений осторожности. Увы, смерть Георгия Селижарова сделала командировку неизбежной.
А еще там обидели человечка. Червячка. Навозного. Помощника исполняющего обязанности советничка депутатика. Зато, своего. Партийного. Не защитишь где червячка, клюнут карасика, махнешь на карасика, оторвут плавники лещу, выбьют зубы щуке, накрутят усы сому… а потом и тебе самому. Посему надо разобраться с червячковыми обидками. Стукнул его пустой мужик. И менты не впряглись. Не впрягся некто майор Финк. Ох, не подумал ты, майор. Didnt ты think. Или hasnt?
***
— Харе бухать! — Директор школы забрала у главы администрации вторую 0,7, на дне которой плескалась прозрачная.
— У меня свояк умер! — Рузский жахнул белым кулаком, поросшим черными волосами по столешнице красного дерева. — Я в трауре!
— Нет, дорогой. МЫ в жопе. — Озимая опрокинула в себя остатки водки. — Фу, Господи! Аркаша, как ты это пьешь?!
— Я с народом. — Из ящика извлеклась новая бутылка. — С моими дорогими… береньзянами! Не, береньзеньцами… Береньзечанами, во!
Озимая расслабила мышцы лица. Гримаса отвращения рисует «эскизы» морщин, мерзкие тоненькие ниточки… а ты потом их разглаживай японской гимнастикой да израильским кремом два часа.
Давным-давно она любила его. Даже его фамилию примеряла: Ирина Рузская… Каково!
Давным-давно он был хорошеньким и очень кудрявым. Кудри опали, точно листья клена в ноябре, рожа сползла на галстук не пропёкшимся блином.
Давным-давно он носил брюки-клеш и хламиду, болтаясь в абсолютно любой одежде, словно язык в колоколе. Теперь он выпирал из абсолютно любого костюма перестоявшим в тепле дрожжевым тестом.
Давным-давно они вдвоем брели по галечному пляжу. В пластиковой авоське лежала бутыль домашнего портвейна и недоеденная самса. Пахло йодом и акацией. И ей казалось, что…
Казалось.
— Слушай, Ириш, а можешь стрЕльнуть в меня? — выдвинул внезапное предложение Рузский. — По-дружески!
— Чего?
— Чтоб меня, как полу-Карпа, в больничку свезли! Типа, покушАлись… Ствол есть, чистый, нулёвый! — Опавший клен бухнул на стол пистолет ТТ. — В ногу мне пальни, в ляху! Мы дверь черного хода откроем, скажем, что киллер в нее выскочил!
— Нахрена?
— Для госпитализации, пизда тупая! У нас стационаров нет в радиусе трехсот кэмэ, в Чухондию повезут, никуда не денутся! Я там пересижу всю шумиху, подлечусь за одно. — Он улыбнулся.
Молодец! Гениальный план сочинил.
— Дура я… — покачала головой Озимая и вышла вон.
За ее спиной грянул выстрел.
***
Таджиков идентифицировали по фотографиям в паспортах, которые обнаружились среди косметики, чеков и оберток от конфет в бардачке седана покойной Людмилы Туник. Идентифицированных ждал автозак.
Лейтенант Короткий без конца звонил шефу, но тот был не абонент. Думать самостоятельно мышечный придаток Финка не привык. Его раздражали прибуханные и важные эксперты из облцентра — воду им в реке проверить нужно, почву, мхи… До кучи чертёнок блаженный прискакал, «журналист», Венька. Губастенький, глазастенький, макарошки на башке в разные стороны торчат. Чего он вернулся сюда — после универа? Поцреот, блин!
— Зачем строители убили бригадиршу? — докапывался Невров. — Они находились в статусе рабов? Она эксплуатировала их труд?
«Ты еще обезьян спроси: зачем они какашками кидаются», — промолчал лейтенант.
Его неожиданно выручил Ромиш Хикматов, которого коллеги и соотечественники чуть не превратили в кавурдаг, то бишь, жаркое.
— Секс, — сказал он. — Из-за секса убили. Люда нас чморила. Она не догоняла, что мы — мужчины. Точикон (таджики, — тадж). У нас женщины уважают мужчин. Не орут на мужчин, не обзывают, тем более, при всех… Пока Орзу не помер, он держал остальных, не давал им спуска. Он с Людой спал, потому защищал. Про нее разговоры говорили больше года. Как ее накажут за неуважение, и что ей понравится. Орзу разговоры глушил. Его боялись. Ее терпели.
Веня, существо либеральное, виртуальное, изумился:
— Вы обсуждали, что ей понравится насилие?
— Не я. Они. — Ромиш смотрел на автозак. — Каждая баба хочет, чтоб ее отодрали. Они в это верят.
— Вы могли заявить!
Несостоявшийся кавурдаг расхохотался. Короткий — тоже. Заявить! Кто ж у него заяву примет, у чурки беспаспортной! Веня сверкнул жабьими глазенками и атаковал экспертов — что там с почвой и мхами?
***
Здание администрации производило тягостное впечатление. Линялый зеленый ковер с красными огурцами. Люстра о тысячи электро-свечей. Покрытие стен — нечистый гипсокартон, декорированный овальными «сырными» дырами. Федор с его трипофобией, боязнью кластерных отверстий, ощутил бы здесь тревогу и тошноту. Хладнокровный Борзунов — только запах рассохшейся мебели, спертости, хлорки. И брезгливость.
Аркадия Ивановича Рузского выносили штиблетами вперед. Его смерть, по мнению Фила, заслуживала премию Дарвина, как феноменально тупая. Ну нафига себе в бедренную артерию стрелять? Фонтанчик аленький увидеть захотелось? Или, пардон, в акционисты напоследок потянуло? Современное искусство: «Оставь свой след!» — на потолке, стенах и в психике секретарши.
— Здрасьте, здрасьте вам, я зам! Не, уже не зам! Вру! ВРИО! — Кровавый абстракционизм интерьера ни капли не смущал лучезарного повышенного, стремящегося пожать чистую и твердую руку подполковника. — Крабынчук я! Я — Крабынчук! А вы — оттуда, значит? А я всегда голосовал! Жену водил, тещу. К деду, ему девяносто три, надомно урну вызывали!
— М-м-м… Похвально. — Борзунов сразу устал от Крабынчука. Его сальной челочки и водянистого псевдо-преданного взгляда. Типичный комнатный холуй. Их заводят, чтобы лизали пятки.
— Где майор Финк? — Силовик сунулся носом в стакан на столе самоубийцы. Водка. Недорогая. Отечественная. Теплая.
— Дык…
— Майор Финк и его друг уехали сегодня утром, — доложил материализовавшийся гражданин под/за шестьдесят. Бородка-клинышком, очки, расхлябанный пиджак. — Богобоязненный, главврач.
Фил давно подметил, что на интеллигентах костюмы не сидят. Они трансформируются то ли в пижаму, то ли в тюремную робу. Что понятно, одежде необходим жесткий каркас, а не перманентно колеблющийся студень. Фил ошибался: Федору Михайловичу, например, очень шел и лондонский силуэт, и неаполитанский. Увы, далеко не всякий россиянин мог приобрести хотя бы подплечник от Anderson & Sheppard.
Богобоязненный довольствовался синтетикой. Она, подлая, чей угодно вид — удешевит.
— Найдите мне Финка, — велел подполковник Крабынчуку. ВРИО убежал исполнять. В кабинете остались Борзунов, Богобоязненный и литра два Рузского.
Главврач плавно пододвигался к силовику.
— Собираетесь информацией поделиться? — хмыкнул тот. — О майоре?
— Так точно.
— Служили?
— Тюремный медик.
— Слушаю вас.
Богобоязненный снял очки, подышал на них и протер линялым носовым платком.
— Я наблюдал Финка после пожара. Сильный ожог. Психологическая травма. Он и раньше был финским националистом. Но то, что он перенес, его изменило. Развилась мания. Он помешался на… «Новой Ингрии»! Вы знаете, что
