У Леннокса одна мысль: девочке неловко, что я все время молчу. Впрочем, он, наверно, бурчал себе под нос, бредил — жара, пробежка и отходняк после вчерашнего повлияли. Вероятно, он даже ляпнул насчет необходимости продолжать путь.
Потому что теперь Тианна на него кричит. Первые несколько секунд Леннокс не разбирает слов — он слышит только однотонный шум, не менее навязчивый, чем тишина. Леннокс вынужден остановиться, напрячься.
— ...я люблю гулять, и я уже взрослая. - Тианна морщится от злости. — Так что нечего со мной обращаться, как с соплячкой!
— Хорошо, — обещает опешивший Леннокс.
Они идут молча, каждый ждет от другого подвоха, впечатление, будто уже миль десять протопали, добрались до конца Седьмой улицы, щурятся, как скованные одной цепью беглецы в пустыне. От каждого полицейского фургона у Леннокса падает сердце. При каждом шаге журнал ударяет по бедру.
Лесничий обернулся браконьером, Леннокс чувствует на себе подозрительные взгляды прохожих. Он здорово выделяется из толпы — и одет не так, и незагорелый, и оглядывается воровато. А может, дело в Тианне: девочка не сводит с него припухших глаз, будто ждет: вот он сорвется, наплюет на свое обещание. Воздух горячий и липкий, ладонь, сжимающая глянцевый журнал, взмокла. На тротуарах никого, только они двое — белый мужчина и девочка. Леннокс поражен простой мыслью: по Тианниному виду не определить национальность ее отца. Он с равным успехом может быть афроамериканцем, азиатом, белым или латиносом. На ум приходит гольфист Тигр Вудс. Вот уж точно образчик нового американца. Леннокс тщится вычленить из Тианниного облика черты Робин. Робин расползается, единственная ее черта, навязчиво всплывающая в мозгу, — лохматый лобок.
«В районе, где жила Бритни, на нас с Тианной никто бы и внимания не обратил. Там народ другим занят: воюет с боснийским беженцем (а нечего чужим жилье предоставлять) или с одиноким стариком, тихо помешанным на сооружении моделей железнодорожных станций. Или с маляром, который безработным числится, с вытекающим отсюда пособием, а сам, слыхали, дом за домом белит. На худой конец, с ушлой соседкой, перехватившей последнюю упаковку бифштексов, и с угодливым вонючим пакистанцем, ей эту упаковку продавшим. А то и с громилой, который взломал дверь и, пока дышащий на ладан судебный пристав размахивал ордером, телик и стерео вынес. Или с недотепой-мужем, крайним по жизни и просадившим квартплату на пиве и скачках. Обстоятельства места программируют на безработицу, нищету, крушение надежд; отравленным с рождения остается только отравлять жизнь ближнему. Под перекрестным огнем дрязг настоящее чудовище уходит незамеченным.
Зато в опрятное место обитания среднего класса Мистер Кондитер в жизни бы не сунулся — там сознательные и бдительные граждане, заметив белый фургон, не замедлят позвонить в полицию».
Перед ними стадион — появление такового в поле зрения способно взбодрить любого шотландца. «Орандж-боул», объясняет Тианна. По пути попадается очередной замызганный торговый центр. Рядом такси со значком «свободен».
В автомобиле духотища. Ленноксова паранойя прогрессирует. Теперь он твердо решил спрятать девочку от Диринга, Джонни и Стэрри; эти люди для Тианны опасны, а Робин не в силах ее защитить. Вероятно, защитить Тианну сумеет Чет, или как там его. Девочка определенно попала в ловушку, Леннокс показывает таксисту адрес. Таксист по-английски двух слов связать не может, название впервые слышит. Знай повторяет: я из Никарагуа, я неместный.
Во попала, думает Тианна, нарвалась на двоих тормозов, оба неместные. Шотландец Бобби по крайней мере хлопочет, видно, и правда решил доставить ее к Чету. Тианна смягчается.
— Чет живет очень далеко.
Сначала Леннокс воспринимает Тианнины слова с тоской, затем настроение у него резко улучшается. Наконец-то девочка заговорила первой.
— Где? В другом штате?
— Нет, здесь, во Флориде. У моря, только надо долго ехать по фривею.
Не полететь ли самолетом, прикидывает Леннокс. А то с этим таксистом каши не сваришь. Раз Чет живет во Флориде, значит, на самолете мигом получится. Они едут в аэропорт, Леннокс собирает мысли в кучку. Голова кружится. Антидепрессанты кончились. Его трясет от страха. Рассуждай как полицейский, велит себе Леннокс, тщась привести в порядок болтунью из серого вещества. В глазах с недосыпу двоится, в виске пульсирует невралгия.
«Ланс Диринг. Рассуждай как полицейский. Угадывай ход мыслей Диринга. Что за игру он затеял?
Легко было сразу сообразить, что Диринг — полицейский. Захват, залом руки за спину — это же рычаг, с помощью которого, по мнению легавых, можно мир перевернуть. И в интонации чванство намертво въелось.
И как Леннокс его в первую же минуту не заподозрил? Даже с поправкой на тот факт, что прежде копы ему рук не заламывали, он, Леннокс, совсем квалификацию потерял.
У Тианны дрожат губы.
— Мы от полиции убегаем или только от Ланса?
Хороший вопрос.
— Только от Ланса, — отвечает Леннокс. — Твоя мама просила отвезти тебя к Чету, ни в коем случае не оставлять ни с кем другим. Так что мне без разницы, полицейский Ланс или не полицейский. Мы едем к Чету.
Тианну, похоже, его слова успокоили. Леннокс слушает ломаный английский никарагуанца, последний подтверждает Ленноксовы подозрения относительно большинства таксистов в Майами.
— Я ночью нипочем не работать. У меня быть семья. Просить у босса пуленепробиваемый стекло, да он жадный.
На рев моторов Леннокс вскидывает глаза, видит снижающийся самолет. Соображает, сколько народу застрелил Ланс Диринг именем закона и просто так.
10 Лучший шейк во Флориде Ч.1Итогом всегда бывали одиночные упражнения в предъявлении обвинений, отточка последних с целью усилить разрушительный эффект. Сколько раз ты меня кидал, а, Рэй? Изменился, говоришь? Как бы не так. Ты не способен измениться. Твои же слова: я — это я, принимай какой есть. Опять дурой меня выставил. Однако теперь, в постели с первым встречным, репетиция с самого начала не заладилась.
Рядом с ней спит чужой мужчина. Дышит тихо — не храпит, а скорее оттеняет практически бесшумный кондиционер. Ночью мужчина вставал, чтобы снять презерватив. От первых двух он вот так же потихоньку избавился. Как будто для нее использованные презервативы — зрелище крайне непристойное. Однако когда он осторожно стягивал со своего выдохшегося члена этот, третий, презерватив, Труди заметила на нем кровь. Значит, пора пойти в ванную, подмыться и вставить тампон, уже несколько дней болтающийся в сумочке. На чужой простыне ее кровь как ржавчина; забираясь обратно в постель, Труди попала на мокрое пятно — словно в грязь вляпалась. Что я наделала? До Труди Лоу с жестокой, однозначной, шокирующей ясностью доходит: Рэй Леннокс, ее жених, болен.
Его патология из категории душевных. Речь не о мужском легкомыслии, не о мужском эгоизме и не о прочих мужских недостатках. Поддавшись растущей панике, Труди выскальзывает из чужой постели, собирает с полу одежду и на цыпочках выходит за дверь. Оказывается в холле с роскошной мебелью и небольшим зимним садом. Консьерж, невозмутимый, маленький, проворный человечек (повадки выдают бывшего боксера-легковеса), вызывает для Труди такси. В ожидании они перекидываются десятком фраз, когда же такси подъезжает, консьерж берет Труди за руку и ведет — словно к алтарю — вверх по лестнице к многоуровневому выходу прямо на пальмовую аллею по ту сторону залива. В жестах консьержа только сдержанная галантность, ни намеков, ни поползновений — он естественным образом вписывается в одноактную ночную пьесу. Такси ждет, преисполненная благодарности Труди садится на заднее сиденье.
