областному. А об аварии и слушать ничего не хочу!
Пересилив себя, Павлюченков стал докладывать:
— В отношении бывшего директора горторга Свиридкина хочу переквалифицировать обвинение вместо статьи сто семьдесят второй на статью семнадцатую — восемьдесят девятую, часть вторая. Не в халатности у него суть, а в самом настоящем соучастии с непосредственными преступниками. Материалами следствия это установлено.
Мамаев выслушал его профессионально придирчиво. Наметанным глазом сразу определил верную хватку и сдержанно одобрил ее:
— Добро!
— В отношении завмага Напастникова предлагаю квалифицировать обвинение по статье девяносто второй, часть вторая. Что же касается продавцов Левонюка и Мыльниковой — их действия квалифицируются той же статьей.
— Хорошо. Закругляй немедленно. Буду докладывать областному.
Павлюченков пошел к себе. Очные ставки, назначение экспертизы, вызов свидетелей! — все это хотя и займет несколько дней, но не заслонит открывшегося в шахте.
«Ничего! Мы еще доспорим, — мысленно пообещал он Дергасову. — Посмотрим, кто прав…»
20
Кто прав, кто не прав — Шаронина не занимало. Приехав с Суродеевым на Соловьинку, он даже не вспомнил об этом.
Кабинет начальника шахты оказался закрыт. Но Суродеев услыхал, что Костяника там, и дернул дверь:
— Откройте!
Костяника и Гуркин рассматривали показатели бригад, боровшихся за звание коллективов коммунистического труда. Хотя план добычи и не был выполнен, многие не только справились со своими заданиями, но и перекрыли их.
Услышав требование, Гуркин хотел было открыть, но Костяника не позволил:
— Не рыпайся! А то до ночи не кончим…
— И то, — покладливо согласился тот. — Кто там у нас еще?
— Смена Волощука. Пожалуй, можно будет присвоить, — сказал Костяника. — План — сто четыре процента. Рост производительности налицо, снижение себестоимости — один и четыре десятых. Аморальных поступков и нарушений вроде не было.
— Пускай еще поборются, — вспомнив о Косаре, возразил Гуркин. — Другие смены на пятки им наступают…
В дверь снова постучали. Гуркин неохотно поднялся.
— Пойду погляжу: кто там?
Не выпуская ручку, он приоткрыл дверь и, узнав Суродеева, обескураженно попятился:
— Иван Сергеич? Что ж вы сразу не…
— «Не, не!» — Суродеев старался не показать, что сердится. — А вы что тут? Фальшивые деньги делаете?
— Списки ударников утрясаем…
Шаронин усмехнулся:
— При закрытых дверях?
Он прошел, сел и, посерьезнев, спросил:
— Ну, как дела? Рассказывайте!
Узнав его, Костяника попытался сообразить хоть что-нибудь.
— Давай ты, Роман Дмитрич, — деловито кивнул он Гуркину. — По линии шахткома.
Гуркин собрал разложенные на столе бумажки и, хотя не понимал, что к чему, стал рассказывать:
— Соревнованием за звание коллектива коммунистического труда охвачены все бригады, смены. Почетное звание присвоено…
— Подожди, Гуркин, — остановил его Суродеев. — Что ты, как пономарь… Лучше скажи: как у вас с техникой безопасности?
— Где? — не сразу уразумел тот.
— Не у тебя в шахткоме, конечно. В забоях, в лавах, на подъемке? Какие выводы из аварии сделаны?
Гуркин растерялся.
— Выводы комиссия горного надзора делала. Это ее дело.
Невесело оглядевшись, Шаронин уронил:
— А шахтком в сторонке?
— Почему в сторонке? Мы согласились с ними.
Кажется, Костяника начал догадываться, что привело их.
— Комиссия авторитетная, — поспешил он выручить Гуркина. — У нас не было оснований не доверять ей или сомневаться в чем-либо.
— Суждения о причинах аварии, конечно, разные были, — откровенно признался Гуркин. — Но мы, по правде, опасались в хвосте идти. У шахткома линия определенная…
— Похоже, — хмуро согласился Шаронин. — Не в хвосте у масс, а в хвосте у руководства.
Костяника не вытерпел:
— Товарищ Шаронин, скажите: в чем дело? Мы понимаем: вы к нам не зря…
Суродеев переглянулся с Шарониным, как бы спрашивая — говорить или нет. Тот сделал вид, что не понимает, о чем речь.
— После вашей аварии коллективы многих шахт сделали соответствующие выводы, — заговорил Суродеев. — Объявили смотр техники безопасности, проверяют оборудование, механизмы…
— Мы, конечно, у себя пока никаких смотров не проводили, — облегченно вздохнув, подхватил Костяника. — Случившаяся авария, говоря откровенно, застала нас врасплох.
Шаронин снова усмехнулся:
— Еще бы! Не хватало только, чтобы вы к ней заранее подготовились. Всем треугольником!
Поняв, что выразился неудачно, Костяника, не теряясь, попытался поправиться. Но Шаронин спросил:
— Кто у вас секретарь парткома?
Суродеев поторопился ответить:
— Чернушин. Он на семинаре сейчас…
— Ну-ну, — сказал Шаронин. — На семинаре так на семинаре. Мы и без него, — и, обращаясь ко всем вместе, поинтересовался: — Сколько человек в партию вступило?
Костяника смущенно уточнил:
— За какое время?
— Ну, хотя бы с начала года.
— Почти ни одного.
— Что значит: почти?
— Готовились, но пришлось воздержаться. По независящим причинам.
— Кто же это?
— Сейчас я все объясню, — побагровел Костяника. Но Суродеев перебил его:
— С партийной работой у них последнее время подослабло. Чернушин — на семинаре, а без него действительно…
— Вижу, — Шаронин трудно вздохнул. — А у горкома своих хлопот полон рот!
И, словно вспомнив о чем-то, спросил:
— Кто в прокуратуре занимается расследованием аварии?
— Кажется, следователь Павлюченков.
— Позвоните-ка ему.
Опередив Суродеева, Костяника бросился набирать номер и, услышав голос Павлюченкова, предупредил, что с ним будет говорить секретарь обкома.
— Здравствуйте, — взяв трубку, поздоровался Шаронин. — Скажите: вы ведете дело по Соловьинке?
Не ожидавший этого вопроса, Павлюченков неохотно подтвердил:
— Я.
— В каком оно состоянии?
— Да денька через три-четыре, наверно, сдадим в архив.
— Почему?
— За недоказанностью обвинения, — в голосе Павлюченкова послышалось нескрываемое. — Есть у нас такая формулировочка…
Шаронин недоумевающе поморщился:
— Постойте. Что-то я ничего не пойму. Четыре человека погибли. А у вас — «недоказанность обвинения».
Похоже, Павлюченкову нечего было сказать в оправдание. Наконец, понизив голос, он признался:
— По этому вопросу я хотел бы не по телефону. Как коммунист…
Поняв, что в прокуратуре, по-видимому, существуют противоположные взгляды на дело об аварии и что Павлюченкову не так просто рассказывать об этом — по соображениям субординации или почему-либо еще, — Шаронин сказал:
— Хорошо. Я сейчас на Соловьинке, пробуду часов до трех. Приходите в горком около пяти.
— Спасибо! — обрадованно поблагодарил Павлюченков и сразу же подсказал: — Обратите там внимание на маркшейдера Никольчика и машиниста электровоза Янкова. Их показания существенно меняют представление о виновниках аварии.
— Хорошо, — пообещал Шаронин и, передав трубку Костянике, попросил Гуркина: — Позовите сюда машиниста Янкова.
— Янков сегодня во вторую смену, — вспомнил тот. — Наверно, переодевается…
Давно сообразив, что все гораздо хуже, чем показалось вначале, Костяника старался не теряться. Он даже взялся просматривать списки ударников, что-то зачеркивая и вписывая опять, как будто это было сейчас самое главное и не терпело отлагательства.
Шаронин остановился и не смягчил ничего:
— Сейчас мы одни, и я вам скажу. Вы, Костяника, не начальник шахты, а дергасовский подголосок!
— Вот именно, — подхватил Суродеев. — Лучше не скажешь!
Глядя на них холодно-заоловяневшими глазами, Костяника вертел в руках карандаш. Вряд ли он согласился с тем,
