с очень подробным описанием, я так и сказал себе: Хуан, вот он, этот дьяволенок. Мы тебя сфотографировали, и те, кто видел тебя в деле вместе с твоим боровом, опознали тебя. Claro. Не желаю больше тратить на тебя время. Остальным тоже хочется позабавиться. Прочь!
Мино швырнули в маленькую темную камеру. Он пролежал на нарах больше суток без воды и еды.
Его везли на машине и на самолете. Спустя три дня после того, как сеньора Пинья должна была прийти и зажарить молочного поросенка, Мино, изголодавшийся, изможденный, все еще закованный в наручники, брел между тремя коммандерами, одетыми в черную форму с зелеными пятнами, на допрос к el comandante в городе, где они с папой Маджико были два года назад. Он вернулся в страну выжженных полей и зеленеющих банановых плантаций. В страну, где не водились бабочки.
Команданте был щуплым и худощавым, с огромными очками на бледном лице, из-за которых глаза казались серыми и тусклыми. Вместе с ним в кабинете сидели двое гринго в костюмах и галстуках. Один из них вычищал грязь из-под ногтей перочинным ножиком.
Команданте пристально посмотрел на Мино, сидевшего на скамье перед ними. Затем он приказал снять с мальчика наручники и принести горячего чая и еды. Мино не прикоснулся ни к чаю, ни к свежему белому хлебу, который положили перед ним. Он смотрел прямо в глаза команданте взглядом, в котором все еще пылал огонь.
Команданте обратился к двум американцам:
– Это он? Вы уверены?
– Да, сэр. Мы его узнали. Мы дважды смотрели представление, где выступали мальчик и старик. Это было недалеко от стадиона Кампо Крузейро.
– Хорошо. Вы свободны. После того как он признается, он будет осужден по законам нашей страны. Приговор – казнь через расстрел. Так как он виновен в пяти убийствах, приговор приведут в исполнение пятнадцать человек, которые будут целиться в грудь, живот и голову. Вы удовлетворены?
– Да, сэр, – гринго вышли из комнаты.
– Не хочешь есть? Ну хорошо, – глаза команданте превратились в узкие щелки. – Мы таких знаем. Тебе и не нужно есть. В любом случае, ты больше не вырастешь. А в аду у тебя будет хвост, длинный черный хвост. Но пока ты еще не в аду. До этого тебе еще нужно заговорить, понимаешь? Заговорить!
Слова с шипением вылетали изо рта команданте.
– Чистосердечное признание сэкономит нам время и избавит нас от мороки, знаешь ли. А в этой стране очень не любят мороку. Поэтому тебе нужно заговорить. Ты убил, так? Ответишь «да» на это обвинение – и сэкономишь кучу времени. А для кого ты убил? Для бандитов из «Рабочего фронта»? Или для подонков из CMC? Они хорошо платят, не так ли? Или ты принадлежишь к террористам Luz de Noche, «Ночного света»? Может, ты один из поросят Эстебара Зомозола? А? Ответишь на мои вопросы – и никакой мороки не будет, все пройдет легко, очень легко. Подпиши-ка вот это признание, и с делом будет наполовину покончено.
Команданте подвинул к Мино листок бумаги.
Мино даже не взглянул на листок. Он не сводил взгляда с очков команданте.
– Подписывай, слышишь! – зарычал команданте и вскочил со стула.
Когда он приблизился, Мино почувствовал у него изо рта запах гнилых листьев таро. От мощного удара в лицо Мино упал на пол. Проглотил выбитый зуб. Затем команданте снова поднял его на скамью и указал на бумагу.
Какой он недоросток, подумал Мино. Ниже Марии Эстреллы. Он с легкостью мог бы содрать очки с его лица и вонзить их ему в глаза, туда, прямо в мозги. Но пока с этим стоило подождать.
– Я повторю еще один раз, подписывай! – прошипел команданте.
Мино немного наклонился, и кровь с подбородка закапала на лежащую перед ним бумагу. Тогда команданте бросился на него со спины и скинул его на пол, а потом несколько раз ударил ногой в живот и в грудь. В глазах потемнело, Мино почувствовал резкую боль в груди при вдохе. Однако он заметил мертвого засохшего мотылька вида Sphinx Ligustri в матовой люстре на потолке. Luz da Noche, подумал он в тот момент, когда кожаный сапог опустился ему на голову.
Мино было холодно. Все его тело болело, он лежал на чем-то жестком и противном. Он открыл глаза и увидел, что находится в маленькой камере с каменными стенами. От пола до потолка было не больше полутора метров, по стенам сочилась вода. В одной из стен была тяжелая железная решетка, она вела в тускло освещенный коридор. Напротив камеры Мино увидел еще одну такую же. Он слышал крики, рыдания, стоны и вопли. Пахло мочой и экскрементами.
Мино попытался сесть. В груди закололо, кровь прилила к голове. Он осторожно ощупал свое тело. Под левой рукой зияла рана, именно там было больнее всего. У него не хватало нескольких зубов, а губы его распухли в три раза. На языке был глубокий порез.
Он дрожал от холода. В камере ничего не было, кроме отвалившейся штукатурки и луж какой-то жидкости. Осторожно прислонясь к стене позади себя, Мино попытался привыкнуть к полутьме.
Внезапно он услышал, как хлопнула решетка, раздался оглушительный стон и вопль. Между криками он слышал звук льющейся воды, не успел он еще понять, что происходит, как увидел прямо перед собой ноги и половину тела, одетого в военную форму. В тот же миг в лицо ему ударила струя воды; кто-то обливал ледяной водой его камеру, и он, откашливаясь и отплевываясь, пытался увернуться от струи. Когда наконец обливание прекратилось, Мино остался лежать на животе, словно дохлая крыса.
Крики в другой камере превратились в стоны и тихие всхлипы. Мино не издал ни единого звука. Он не произнес ни слова с того момента, как попросил Марию Эстреллу позаботиться о его бабочках.
Его тело онемело от холода, и в тот момент, когда кто-то открыл решетку и вытащил его наружу, он уже не чувствовал боли в ребрах. Его провели по нескольким лестницам и в конце концов втолкнули в ярко освещенную комнату, где было тепло и приятно. Дверь за ним захлопнулась, он оказался в этой комнате совсем один. Мино почувствовал, что из решеток на полу струился теплый воздух, и тут же сел на одну из них, чтобы высушить свою насквозь промокшую одежду. Он не знал, сколько часов провел внизу, в камере-подвале. Может быть, два часа, а может быть, двадцать.
А теперь его, наверное, расстреляют.
Он высох и согрелся. Он осторожно провел
