будет гореть в аду. В самом буквальном смысле.
Сразу же после смерти этого подонка в прессе началось что-то невероятное. Журналистов трудно винить – такой сюжет нарочно не придумаешь. Ушлые репортеры, несмотря на врачебную тайну и тайну следствия, откопали-таки информацию о некоторых пациентах изверга, в том числе и про мою несчастную дочь, которая стала его жертвой. Мне тут же начали названивать представители различных газет и телекомпаний – все они хотели записать со мной интервью, приглашали на ток-шоу.
Я всегда соглашалась. И преследовала нескольких целей. Главным образом, мне хотелось оправдаться, сделать это вслух при большом скоплении людей – так, мне казалось, что я чуточку искупаю свою вину. Я раз за разом рассказывала о том, как не заметила, что мою дочь медленно убивают – говорила, что признаю и свою ответственность за произошедшее, именно поэтому в итоге я и обратилась за помощью к оперативнику, который ко мне приходил. Кстати, насколько мне стало известным, ему пришлось уволиться вместе с еще многими людьми, непосредственно принимавшими участие в этом деле – в том числе из-за огласки и невероятного общественного резонанса.
Раз за разом мне также приходилось выслушивать от абсолютно разных людей неприглядные слова. Конечно, были и те, кто за меня заступался – обычно мои защитники говорили, что человеку, далекому от психиатрии и столкнувшемуся с подобным, сложно самому разобраться в том, что происходит. Но в основном люди меня обвиняли – особенно, когда узнавали, что муж и свекровь имели определенные проблемы.
Мне говорили, что я плохая мать, которая совсем не интересовалась дочерью и лишь формально выполняла свои обязанности. Что еще в детстве, зная о плохой наследственности, я должна была заниматься психическим здоровьем Марины. Что я пропустила все странности, не обратила на них внимание вовремя. Что уже после начала сессий я как минимум должна была посмотреть, какие лекарства этот психопат прописал моей девочке, хотя бы прочесть инструкцию к ним. Что я своими руками поспособствовала смерти дочери и что теперь мне не должно быть покоя и прощения ни этом, ни в каком-либо другом мире.
Я эти обвинения принимаю. Я не спорю с ними, и это такое мое публичное покаяние. Мне нечего возразить на высказанные вслух людьми аргументы, но было бы – все равно я б не стала. Я находила даже некоторое извращенное удовольствие в том, что меня костерят и ругают на разные лады. Потому что, как ни крути, это все заслуженно, как бы ни хотелось мне оправдаться перед самой собой или перед другими людьми.
И есть еще один тоже важный момент. За участие в этих шоу очень неплохо платят. Я человек не требовательный в быту, довольствуюсь малым. Денег, которые я получила от эфиров, хватит мне надолго. Я не трачу их бездумно, не покупаю ничего роскошного. Многие ставят мне в вину и это: мол, хожу и пиарюсь на смерти дочери, получаю за это деньги.
Да, получаю. Марину, увы, не вернешь. И мне ее не хватает. Она была больна, она доставляла много хлопот. И все же была мне не чужой. Но ее не воскресить, она навечно ушла куда-то в другое измерение, а я пока еще здесь, на этой грешной земле. И мне нужно на что-то жить. Мои обычные доходы – весьма скромные. И пока есть возможность подзаработать – почему бы и нет? Покойникам уже все равно, у них свой путь в другом из миров. Надеюсь, что хотя бы в лучшем, и там она обрела разум, а с ним и счастье.
Мой же путь зачем-то пока продолжается. И раз я живу, то незачем отказываться от возможности жить лучше.
Часть 4. Сделай глубокий вдох
Глава 1. Работа над ошибками
Надежда
Прошло изрядное количество времени с той поры. Я продолжала работать над своими травмами с уже нормальным психотерапевтом. Помимо сеансов, я также лечилась и медикаментами, но уже теми, что действительно мне помогали.
За все это время я многое осознала. Я перестала блокировать воспоминания – не могу сказать, что страх от некоторых из них прошел, и периодически в голове все еще всплывали флешбэки с самыми неприятными картинками из моей жизни. Но когда я сняла этот блок, то с удивлением для самой себя обнаружила, что в моей памяти есть весьма теплые и приятные душе моменты. В том числе, связанные с отчимом.
Вот смутно пробивается воспоминание, где я еще совсем маленькая – наверное, мне всего-то года четыре. Обрывками я помню один из выходных дней – я не знаю точно, когда это было, но в памяти всплывает ласковое солнышко и его отблески на крупных мясистых листьях кустов и деревьев. Чьи-то сильные руки (и хоть лицо в воспоминаниях размыто, я отчетливо понимаю, что это руки моего отчима) сажают меня на качели и начинают аккуратно раскачивать. Я смеюсь, в лицо мне дует теплый ветер, и я ощущаю абсолютное счастье в этот момент.
Потом мозг переносит меня к уже другим событиям. Мы в нашей квартире, и я собираюсь идти в первый класс. Отчим долго пытается повязать мне огромные белые банты, которые он приобрел специально к празднику. У него никак не получается сделать это красиво, он расстраивается. Но не унывает и тут же бежит за помощью к соседке – к счастью, она дома, тоже готовит ребенка к торжественной линейке. Та в два счета справляется с задачей, и вот уже на моей голове красуются два пышных хвоста, которые венчают огромные и похожие на безе банты.
В голове звучит голос отчима, он говорит: «Наденька, какая же ты красавица, уже совсем взрослая – идешь в школу». И когда мозг воспроизводит его слова, у меня щемит сердце – он говорит это с гордостью, но в то же время в голосе слышатся нотки грусти и тоски, и теперь я знаю, почему. В детстве и я не задумывалась о том, чего ему стоило меня воспитывать и как он пережил гибель жены в еще довольно юном возрасте. А в более поздние годы я и вовсе не рефлексировала на эту тему – была слишком занята тем, чтобы запрятать память о нем как можно глубже и никогда не трогать эту тему.
Я помню и все деньги, которые он оставлял на столике для меня. Он боялся заговорить со мной, стеснялся сам себя. Он все сильнее погрязал в пучине своих вредных привычек, но не забывал обо мне никогда. Я же ни разу не
