да побольше! Не говоря уж о фермах, что мясных, что молочных, им такой корм для скота только дай! А поверили! Там если не половина, то треть деревни в основном именно бураки и сажает, кстати. Дошло до того, что два барона, на землях которых мы хозяйство ведём, прислали отцу письма с просьбой не баламутить народ и не провоцировать их, цитирую: «на то, о чём они потом сами жалеть будут». И с намёками, что договоры аренды земли не вечные, их продлять придётся.
Поезд дал первый гудок — стало быть, три минуты осталось до отправления. Второй будет за минуту, и третий — при трогании состава. Поручик выбросил замусоленный окурок и, направляясь к вагону, бросил так же в пространство:
— Выгодное, видно, дело — народ травить. Можно себе позволить холодильные шкафы импортные по три тысячи целковых к каждой телеге прикручивать!
Тут уж и я не выдержал, выдав так же в пространство:
— А вот хамить незнакомцам совсем не выгодно — можно и по морде получить!
Поручик дёрнулся, цапнул себя по боку — там, где должно было висеть на поясе какое-то оружие, но ничего не нашёл. И чем ответить — тоже. Так что он со словами:
— С дороги, смерд! — оттолкнул выходящего из вагона грузчика и полез внутрь.
— Вот так оно и бывает: то «народ», а то сразу и «смерд», прямо не сходя с места, — не удержался я от комментария, адресованного прапорщику. И добавил: — Не могу распоряжаться тем, что уже подарил — но этому прошу не наливать.
— Да он и не пьёт — идейный трезвенник. Но сегодня что-то особенно развоевался, не понимаю, что на него нашло. Хочу принести за него извинения, от имени офицеров полка.
— Пустое — остальные же за него не в ответе, не дитё он малое, чтоб за него другие отвечали. Кстати, шкаф не три тысячи стоил — его сосед — старый артефактор — со скуки и для эксперимента собрал, с нас по-соседски взял по себестоимости и чуток на опыты. Так что пусть не завидует.
Тем временем к нам присоединился второй прапорщик, закончивший с размещением груза.
— Трезвенник ваш бутылки там не побьёт со злости?
— Не должен вроде — это же с любой точки зрения наше имущество.
— Ну, не даром же в народе говорят: «Якi чалавек не п’е — так альбо хворы, альбо падлюка»[15].
Оба молодых офицера достаточно пообщались с местными во время сбора баек про «речного монстра», так что белорусский понимали без перевода и только хохотнули коротко.
— Вроде, говорили, что язвенник… — задумчиво протянул один из них.
— Или просто трезвенник! — добавил второй и оба опять засмеялись.
Паровоз дал второй гудок и два Семёна, торопливо попрощавшись, полезли по лесенке в вагон. На прощание ещё успел вручить им листик с перечнем нашей семейной продукции и ценами — оптовыми и розничными, на случай, если кто-то из офицеров гарнизона заинтересуется и захочет заказать себе.
Несмотря на усилия так и не представившегося поручика настроение было хорошим — очень уж «рыбаки» были своеобразными людьми. С ними просто рядом стоишь и самочувствие улучшается. Семёныч тоже был доволен: и рубль заработал, и пива попил, и перед иными возчиками себя поставил. Пользуясь этим зарядом решил сразу ехать в логово зла — в ателье на примерку.
Зря. Зря я так легкомысленно отнёсся ко мною же придуманному названию этого места. Как я там думал? «За полчаса управлюсь — что там такого, костюм надеть — костюм снять да рубаху ещё»? Ага, уже! Полчаса ушло только на брюки! Двадцать минут на жилетку и больше сорока на длинный пиджак — не помню, как его называли, а спрашивать не хочу — боюсь на лекцию нарваться, часа на полтора. Опять захотелось кого-нибудь пристрелить. Желание стало ещё более острым, когда выяснилось, что мерять надо ВСЕ заказанные рубашки.
— Но зачем⁈ Они же одинаковые! Примерим на одной, потом вы её распорете и на остальные вырежете куски ткани точно такие же!
— Молодой человек! Я же не учу вас водку делать? Что там хитрого — купил в аптеке спигт и газбавил водой!
Не успел я возмутиться, как он сделал успокаивающий жест ладонью:
— Вот не надо, не надо! Я вас не учу — и вы мене не говогоите, как шить рубахи! Я всем говогю, что у мене каждая вещь шьётся по мегке — и, значит, я буду шить именно так именно каждую вещь! Чтобы ни один поц не мог сказать, что старый Яков выжил не только из ума, но и из совести, а потому бегёт деньги за то, чего не далает!
Портной сильно разбушевался, даже акцент, который обычно был едва различим сейчас прорывался всё чаще. Подождав, пока он перестанет бухтеть и снимая четвёртую рубашку я спросил:
— Яков Наумович, а когда забирать можно будет? В пятницу вечером нормально получится?
— Вы-таки решили весь день делать мне нервы, или вам просто нравится издеваться над старым человеком, или таки да⁈ Какое «забирать», в какую «пятницу»⁈ Мы только-только делаем первую примерку! Если вам так печёт, и вы мечтаете ходить в костюме, пошитом наспех — то извольте: на следующей неделе, а лучше бы дней через десять, вторая примерка, потом подгонка, потом последняя пгимегка, уже с фугнитурой, и через три дня, после чистовой отделки, сможете-таки забгать! Но уважающие себя люди строят достойный уважения костюм с тгемя пгимерками и двумя подгонками до того, как переходить к отделке!
Йооооолкина жизнь! Это сколько мне ещё страдать⁈ Ужас! И идея на этой неделе решить дела в Дворянском собрании и у геральдистов только что сдохла в корчах. Значит, завтра придётся ехать в лабораторию специально, а не заодно — заведующий просил заезжать хотя бы раз в неделю, чтобы, как он выразился «быть в курсе выхода новых методических и регламентирующих документов».
Бабушка была крайне недовольна моим опозданием к обеду.
— И где тебя носит в компании с этим старым пьянчугой, хотела бы я знать? Ни пообедать нормально, ни лечь отдохнуть старой женщине!
— В логове жуткого паука-людоеда. Всю кровь из меня выпил!
— Не обзывайся на Якова Наумовича, он старый, уважаемый человек!
— Но описание я дал точное, раз ты так сразу узнала!
— Вот только я подумала, что внучек вырос, начал тратить время на солидные и полезные дела, как он опять выставляет себя балбесом!
Так беззлобно пикируясь она и проводила меня к столу:
— Тебя ждать не стали, горячее укутали, конечно, но если остыло — то сам виноват, предупредить надо было.
— Я думал, что успею за полчаса, там дел-то. Но вот скажи, зачем мерять каждую рубашку, если они одинаковые⁈
— Ты опять⁈ Он мастер, он знает! Если говорит, что надо — значит, надо, и всё на этом!
После обеда я всё же съездил на стрельбище, которое располагалось в холмах восточнее и чуть севернее Нового озера. Расстрелял пять зарядок револьвера по чурбакам, корзинам да старым горшкам. Хотел имитировать реальный бой, но поскольку мишени не двигались, попробовал двигаться сам. Стрелять в движении оказалось сложно, трижды я спотыкался и один раз даже упал, случайно выстрелив при этом неведомо куда. Пришлось внимательнее смотреть под ноги, что ещё больше усложнило задачу. Плюс отдача, казалось, стала сильнее, чем в нормальной стойке. Тем не менее отстрелялся я лучше, чем в единственном реальном бою.
На вторую примерку поеду сразу с револьвером и зарядами, чтобы прямо оттуда — сюда. Успокаивает, на самом деле — успокаивает. И сама стрельба, и последующий ритуал ухода за оружием.
Глава 24
В четверг съездил в Минск. Второй раз — не первый, вроде как и дорога прошла быстрее, и идти ближе. В пути пытался ещё почитать наиболее сложно дающееся наставление — «О надлежащей подготовке и подаче служебных документов». Вот кто это всё выдумывает, как, а главное — зачем? Почему прошение на имя начальника департамента оформляется иначе, чем то же прошение, но на имя заведующего лабораторией, и оба они — не так, как докладная записка любому из них? Причём тому из них двоих, кто выше по должности, доклад я мог бы писать только по его распоряжению, либо запросу, либо по распоряжению непосредственного начальника, но ни в коем случае не по своему желанию, причём ссылка на распоряжение должна была идти в первом же предложении.
В каком случае инициалы ставятся до фамилии, в каком — после, а когда допускается только полная форма имени и отчества, вот как это запомнить и для чего такое придумано? То ли где-то сидит толпа людей, которым катастрофически нечего делать, то ли это какая-то кабалистика, то ли я слишком тупой и чего-то не понимаю⁈ Это я и спросил у встреченного в лаборатории Мышухина.
— Ой, не забивай себе в голову! Это никто не может
