— Он говорит, час назад, может, больше, — перевел До Мин.
— Я велела докладывать немедленно.
Мишлен выпрямилась и обвела их взглядом. Переводчик сгорбился еще больше.
— Не так-то просто это сделать ночью, — сказал он извиняющимся тоном. — Он должен был послать кого-то ко мне, мне надо было одеться и разбудить мадемуазель…
— Хорошо. — Мишлен подняла руку, чтобы он замолчал. — Спроси его, ворочался только этот объект? Или кто-то еще, или они все?
Последовал обмен репликами, и переводчик сказал:
— Он говорит, только этот. Он ворочался, словно видел плохой сон, и он разговаривал.
— Разговаривал? Он имеет в виду настоящие слова или звуки?
— Слов не было, только звуки.
Мишлен снова посмотрела на фигуру, лежавшую на кровати. Он не реагировал на свет и вообще едва дышал. Хотя иногда это состояние ступора было настолько поверхностным, что казалось, он спит и что-то видит во сне. Возможно, так оно и было. Она не наблюдала сходных реакций у других объектов, поэтому не могла с уверенностью выдвинуть какую-то другую версию.
Сегодня, как и в первый день своего пребывания здесь, она не знала объяснения странной связи, которая их объединяла. Признаки появлялись и пропадали и не поддавались контролю. Она пробовала размещать объекты своих наблюдений в разных помещениях. Эффект сохранялся, даже если один из них не мог слышать или видеть других. Но указать конкретные причины и условия, при которых возникал этот эффект, она по-прежнему не могла. Возможно, это была побочная реакция на ЭПЛ или что-то другое, что ей еще просто не пришло в голову.
— Спроси его, действительно ли больше никто не реагировал.
— Мадемуазель должна понять, — начал До Мин, — что слепой человек не может сказать с абсолютной уверенностью…
— Он бы заметил, — сказала она. — Муха пролетит, и то он услышит.
Мишлен уже поняла, что больше ничего не добьется. Мальчик До Мина спал, свернувшись калачиком на полу. Мишлен вдруг захотелось сделать то же самое.
— Ладно, забудем, — сказала она устало, повернулась и вышла из палаты. Работать здесь было так же трудно, как на собачьей станции. У нее за спиной раздались голоса, и До Мин перевел:
— Он говорит, что, кажется, объект страдает болями в спине.
— Пусть даст ему аспирин! — резко ответила Мишлен и отправилась назад в свой москитный саван, чтобы вновь предаваться мечтам о доме.
Бруно не любил, когда собаки затихали, ему нравилось слушать, как они скулят от боли.
Они скулили уже несколько часов, кидались с лаем на сетку, выли и носились по клетке. Бруно проходил через все помещения, оставляя двери открытыми. Так он мог слышать, как мучаются его подопечные, в какой бы части станции он ни находился. В тот день, когда его оставили одного сторожить станцию, Бруно обещал устроить им веселенькую жизнь. Веселье у них уже началось. Чем вызван нынешний приступ ярости, он не понял, но наслаждался им, как мог.
Сейчас все стихло, и Бруно задавался вопросом, стоит ли спуститься вниз и подогреть их еще немного. Он получил бы больше удовольствия, если бы они сражались еще яростнее. Но их свалки по большей части сводились к короткой борьбе за лидерство и заканчивались слишком быстро. Он пробовал морить их голодом. Но и тогда они только подползали на брюхе к смотровому окошку и глядели на него сквозь проволоку. Похоже, теперь у них был общий враг и они забыли прошлое соперничество.
В любом случае они не могли ненавидеть его больше, чем он ненавидел их. Ту Сибирячку в особенности.
Все на станции полетело к черту после той истории с учителем. Виноват был учитель, нечего было совать свой нос туда, куда его не звали. В результате Бруно понизили в должности, назначив его сторожем на неопределенный и, похоже, долгий срок. Бруно было сказано, что ему лучше заткнуться и сказать спасибо, а не то он никогда больше не будет служить в компании «Ризингер-Жено» или другой солидной фирме.
Сначала он думал, что его собираются уволить, но потом понял, что они используют совсем другие методы. До тех пор, пока ему платили зарплату, он был у них на поводке. До тех пор, пока перед ним маячила возможность восстановления в прежней должности после некоторого наказания, он будет делать все, что ему прикажут. Ему приказали убирать, выносить за собаками и провести инвентаризацию оборудования. И все это только за один короткий удар дубинкой.
Бруно открыл еще одну банку пива и опустился на стул в комнате отдыха. От пива у него болела голова, но он просто не знал, как по-другому убить время. Его служебная деятельность полетела к чертям в тот день, когда он понял, что его бросили одного и никто не собирается надзирать за ним или проверять, как он несет свою службу. Теперь он кормил собак раз в неделю. Он отпирал окошко и просовывал в него большие куски замороженной тухлятины. А дальше пусть сами вылизывают их, пока они не растают, и стараются, чтобы требухи хватило надолго. Убирал он только тогда, когда вонь поднималась наверх и проникала в жилые помещения станции. Тогда он со стены снимал шланг и поливал все подряд, включая собак. Это сильно облегчало жизнь.
Допивать пиво не хотелось. Он и так уже опух, все тело болело. Даром пропадал целый кусок жизни, и он ничего с этим не мог поделать. Он, конечно, мог бросить все и уйти, если бы удовлетворился тем, что остаток жизни будет продавать презервативы в каком-нибудь захудалом городишке. Между тем жизнь продолжалась, и новые молодые люди тоже хотели найти свое место под солнцем. Бруно включил радио, чтобы узнать, какое сегодня число. Во время курортного сезона он поднимался на поезде на лыжный курорт, но только даром терял время. Он не умел кататься на лыжах, у него не было денег, чтобы кутнуть в дорогих барах, а его внешность и манеры не позволяли ему являться незваным на какую-нибудь вечеринку.
Бруно опустил наполовину опустошенную банку на стол, крышка которого была испещрена липкими кругами, оставленными предыдущими банками. Он поднялся и пошел, рыгая на ходу. Если нет других развлечений, можно пойти позлить животных.
По пути он зашел в операционную. Там он оставил на перезарядку свою электрическую дубинку, она уже должна быть готова. Он слегка стукнул по стальному операционному столу тем концом дубинки, который был под напряжением. Раздался громкий треск, и в воздухе неприятно запахло нашатырем. На стальной поверхности появилось темное пятно. Дубинка была готова к употреблению.
Он знал: они слышат, как он идет к ним. Все двери отсюда до загонов внизу были распахнуты. Собаки сейчас считают его шаги и цепенеют от страха, ожидая его появления. Бруно не спешил. Ожидание было составной частью забавы.
В коридоре у загонов было тихо. Даже воняло не слишком сильно. Бруно сразу прошел к загону Сибирячки.
Она была на месте и наблюдала за ним. Ее глаза казались кусочками льда, застывшими в прутьях решетки. Остальные собаки тоже глядели на него, но Бруно видел одну только Сибирячку. Она нагнула голову, жесткая щетина на ее загривке стояла дыбом.
