После недолгих поисков я отобрал огроменный деревянный совок с длинной ручкой, какой, по моим представлениям, лучше всего подходил на роль лотка. Вся компания направилась со мной к берегу. Подойдя к белеющему свежей древесиной причалу, я щедро зачерпнул мелкого песка, после чего закопал в нём Гришкин перстень. Присел на корточки, опустил всё это в воду, и начал потихоньку смывать верхний слой. Вся честная компания сгрудилась у меня за спиной, дыша в затылок, словно не зная, что я собираюсь там отыскать.
Всё же многовато песка я хапнул. Надо было поменьше. Мелкие, почти прозрачные песчинки лёгкими облачками взметались, уплывая с каждой порцией воды. От непривычной работы вскоре заныли мышцы. Но в какой-то момент под ярким солнцем блеснул бок перстня. Наблюдатели дружно выдохнули, после чего довольно зашумели, обмениваясь впечатлениями.
– Глянь, и то дело! – прокомментировал Потёмкин.
– Не… совсем не дело, – я, в отличие от них, совсем не доволен был результатом. – Такую махину легко найти. Вон – в любой реке булыжники таким же образом торчат, потому что течением от них песок вымывает. Тут для чистоты эксперимента мелкое золото надо. Не больше самого песка… или чуть больше.
Все замолчали, переваривая услышанное. А Орлов, задумчиво повертев перстень, отрицательно мотнул головой, затем водрузил его обратно на палец. Вытащил достаточно крупный золотой медальон, правда, без цепочки, вручил их Макару:
– На, мельчи.
Макар живо рванул в сторону мастерских, а я, сообразив в последний момент, крикнул:
– Взвесь потом, что получилось!
– Зачем? – отозвался тот.
– Проверим, сколько при промывке потеряется.
– Ага! – ответил мастер, вновь набирая темп. Этак он скоро по худобе Кулибина обгонит.
Кстати, Кулибин. Я украдкой посмотрел на Ивана Петровича – как ему всё это? Тот стоял чуть в стороне, задумчиво почёсывая бороду. Но в глазах читались смешинки. Такая суета явно пришлась ему по нраву. Ну и замечательно – наш человек!
Пока Косолапов «добывал» золотой песок, Орлов удобно устроился на берегу, надвинул широкополую шляпу на лоб и задремал. Я, было, заикнулся о том, что неплохо было бы осмотреть всё тут, но Гришка, который был тут явно не впервой, отрицательно помотал головой и махнул рукой – если интересно, смотри, мол, сам. Да, интересно. Но, пожалуй, без сопровождающих не пойду. Лучше искупаюсь.
Раздевшись, я забрёл метров за сто, очень уж мелко было у берега, и занырнул в прогревшуюся, чуть солоноватую воду. Лепота! Лениво подгребая, заложил небольшой круг, после чего перевернулся на спину и блаженно вытянулся, подставив лицо ласковому солнышку. Неожиданный «фырк» резкого выдоха чуть не заставил меня самого нахлебаться воды. Кто там ещё? Гриц. С трудом держась на воде, Потёмкин преодолевал последние метры до моей тушки.
– Ты чего заплыл так далеко? – спросил я у приятеля. – Потонешь ведь. Вон, уже физиономия позеленела, как у лягушки.
– А, и потону! – в обычно спокойном голосе Григория слышалось явное раздражение. – Не могу я с ним долго вдвоём оставаться. Так бы и вцепился в глотку. Хоть, вроде как, и благодетель он мой!
Вот те раз! Я сам чуть не нахлебался воды то неожиданного признания. И почему же?
– Колись, давай! В смысле, признавайся! – Потребовал я у Потёмкина. Тот помедлил мгновенье.
– Ладно. Поплыли к берегу, не то я и вправду потону.
– Не потонешь, – пока мы болтались на одном месте, я нащупал ногами дно. Грицу, который чуть ниже меня, как раз по грудь будет, – вставай на ноги. Тут мелко.
– Да? И вправду, – он опять замолчал, собираясь с мыслями. Наконец заговорил, медленно, словно подбирая слова: – Ты не наш, Стёп, да и вообще другой, хоть и стараешься быть как все. Уж я-то за тобой понаблюдал. Поэтому тебе доверюсь. Орлов – он соперник мой, только более удачливый. А я… так. Мне хоть и рядом быть, и то – счастье.
– Соперник? Что-то я не понял. Ты о чём сейчас?
В широко открытых глазах Потёмкина промелькнула тень обиды: ну как же так? Чего тут не ясно-то? Но всё же пояснил:
– Не о чём, а о ком… О ней, Екатерине.
Блин! Ну конечно! Что же я туплю? Конечно же, Екатерина, причём, далеко не Воронцова. Ведь вон у того же Гоголя: «Куда тебе царь! Это же сам Потёмкин!». Почувствовав, что уши загорелись, я нырнул в прохладную воду, остужая голову.
– Прости, Гриш, – примирительно начал я, выныривая обратно. – Как же я мог забыть…
– Забыть? – мгновенно уцепился за мою оплошность Потёмкин. – Ты что-то знаешь?
Я прикусил язык. Мало того, что проговорился, так ещё и влез в чужие отношения. Всё – буду нем, как рыба. Но в глазах товарища было столько мольбы, что я не выдержал:
– Гриш, пойми, уже один тот факт, что я попал сюда, настолько изменил ход истории, что ни за что теперь ручаться нельзя. Мало ли что случилось в моём прошлом. Теперь всё уже пошло по-другому!
– Всё равно скажи! Друг ты мне, или как? Степан, ну не молчи же! Я лучше схиму приму, как собирался. Ответь мне – буду я с ней, или нет? Хоть и в той, твоей истории…
Я, избавляясь от последних сомнений, вновь посмотрел в его глаза. Нет, если сейчас промолчу, то потеряю дружбу с Потёмкиным надолго. Возможно, что и навсегда. Я кивнул:
– Будешь. Только как и когда – лучше не спрашивай, всё равно не знаю.
Этого оказалось достаточно. Лицо Грица осветилось неподдельным счастьем. Издав нечленораздельный вопль, он принялся приплясывать, потом, преодолевая сопротивление воды, бросился обниматься.
– Степан, друг мой, вовек не забуду! Нет, отныне не друг, но брат мой! А слушай-ка, – Потёмкину на радостях явно хотелось совершить что-нибудь этакое, – ты-то что у нас всё один, да один? Хочешь, я тебя с кем познакомлю, а то мне уж от наших придворных дурочек проходу не стало: «Кто таков, да откуда?». Видят же, что мы с тобой близко общаемся.
– Нет, не надо. Спасибо, – остудил я пыл Потёмкина.
– Почему?
– Ты ж сам и ответил. Дурочки мне без надобности.
– Да ладно тебе! В твоём-то возрасте не всё ль равно – палата ума у неё, или так себе – кот наплакал? А может, – внезапно озарило его, – у тебя есть кто, о ком мне не ведомо? – потом, видимо разглядев что-то на моей физиономии, воскликнул: – Э, брат! Твоя очередь. Выкладывай всё, как на духу!
– Может потом, как-нибудь, Гриш, – уныло сказал я, – вон у тебя уж губы посинели, замёрз.
– Ничё, – беспечно заявил он. – Чай не заболею. А заболею, так не помру. Рассказывай.
Пришлось рассказывать. О моём пленении бандой Юраса, знакомстве с Мишкой, который оказался не Мишкой вовсе, а Машкой. О наших приключениях, знакомстве с Орловым, Екатериной, внезапном откровении-разоблачении. О том, как понял, что Машка для меня стала значить что-то большее, чем боевая подруга. И о том, как волнуюсь, от того, что она не успела к нашему отъезду из Москвы, и до сих пор о ней ни слуху, ни духу. Потёмкин слушал, не перебивая, и было видно, что он действительно проникся моим рассказом, за время которого мы всё же постепенно приближались к берегу.
