Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 65
— Я просто не знаю, что сказать, — пробормотала она. — Как такое вообще могло произойти?
Но тут ее спасла Елизавета Лерман, которая вихрем влетела в канцелярию и объявила, что муровцы допрашивают Касьянова, Бельгарда и буфетчика Андреича, а их главный, ну, который со шрамом, пошел искать Вольского, а Алексей из театра скрылся, и теперь главный пошел к Седовой.
— Что происходит вообще? — спросил Сотников нервно. — Даже если Платона Сергеевича отравили, при чем тут театр?
Старая балерина приосанилась.
— Головню во время репетиции отравили… Ясно?
— То есть как во время репетиции? — пролепетал Модестов. — Это что же, пока я… пока мы…
— Ему крысиный яд подсыпали в кофе, — отчетливо произнесла Елизавета Сергеевна. Все глаза уставились на нее, и она горделиво заулыбалась, купаясь во всеобщем внимании.
— Этого не может быть! — ахнула Варя.
— Какой кошмар, — сдавленно пробормотал Валентин, пятясь к дверям.
Ему только сейчас пришло в голову, что Дарский может ничего еще не знать о происходящем, и он подумал, что обязан его известить.
Маша смотрела на лица людей, с которыми почти каждый день сталкивалась в театре, и с какой-то особенной отчетливостью вдруг осознала, насколько их презирает. Лерман, отчаянно цепляющаяся за былую славу, Антон, который ведет себя как мелкий провокатор, зануда Сотников, артисты, полные любопытства, смешанного со злорадством, комсорг, который вечно сваливает на нее оформление стенгазеты, отлично зная, что она терпеть не может этим заниматься, — все они копошились, как насекомые, и все были ей одинаково противны. Что-то человеческое проглядывало только в Володе, который потерял друга и переживал за его близких, — но и Володю она тоже готова была презирать, потому что знала, что у него еще меньше таланта, чем у Виноградова. А тот, у кого таланта было больше всех, ничего не мог ей дать, потому что запутался в собственной жизни, и запутался безнадежно.
«Какие же они все жалкие, — подумала она с отвращением и тут же спросила себя: — Ну а я? Хожу в сапогах, которые подарил Алексей, духи — от Сергея, флакончик хрустальный, мама к ним притронуться не смеет, только изредка нюхает пробку… Я ей говорю: да пользуйся же, она ни в какую. И соседка — воровка… Мила хотя бы замуж сумела выйти, чтобы вырваться из такой жизни. Не то что я…»
Пока Маша размышляла о своей судьбе, сидя среди галдящих балетных, Опалин и его товарищи допрашивали тех, кто вчера присутствовал на злополучной репетиции «Лебединого озера». В зале в тот момент находились: Платон Сергеевич Головня — будущая жертва, Касьянов, Бельгард, исполнители — Вольский, Седова, Кнерцер, Модестов и Демурова, концертмейстер Сотников, который сидел за роялем, и еще несколько человек, включая девушек из кордебалета, которые изображали лебедей. Репетировали без костюмов, Касьянов выстраивал рисунок танца и, нервничая, то и дело препирался с Головней.
— Вы поймите: «Лебединое озеро» — трагическая история… Трагическая! Куда к ней шить сусальный конец?
— А если на вашу постановку придут делегаты Восьмого съезда Советов? — тихо и даже зловеще молвил Головня. — Что мне им предъявлять? Что все погибли и все плохо?
— Они не придут! — отчаянно защищался Касьянов. — Они же будут смотреть этот… как его… «Тихий Дон»! — Опера «Тихий Дон» считалась на тот момент чем-то вроде визитной карточки Большого театра и одним из наивысших достижений советского искусства.
— Ну это не вам решать, товарищ Касьянов, кто и что именно будет смотреть…
Потом разговор как-то сам собой перетек на повышенные тона, и Головня напомнил Касьянову, что он уже которую неделю репетирует, три акта готовы, декорации готовы, все готово, и только финальная часть никак не удается.
— Если вы не справляетесь, мы пригласим другого балетмейстера…
— Все, хватит, с меня довольно, — обозлился Касьянов и замахал руками. — Перерыв пятнадцать минут!
Из буфета на подносе принесли чай, кофе, бутерброды и печенье. Поднос поставили на стол, за которым во время репетиции сидели Касьянов, Головня и Бельгард. Дальше, как выяснилось из допросов свидетелей, Головня взял чашку, отхлебнул кофе, поставил ее на стол и отвлекся для разговора с Модестовым, который интересовался судьбой современного балета «Светлана» о ловле шпионов на просторах советской Родины. Тема была столь животрепещущей и вызывала у всех причастных такой энтузиазм, что балет застрял на стадии спотыкающегося либретто и кое-каких музыкальных зарисовок.
— Я слышал, Алексей Валерьевич сказал, что в «Светлане» он танцевать не будет… А что, если я…
Они говорили, расхаживая по проходу, потом Головня вернулся к столу, допил кофе, попутно уронив замечание, что у него какой-то странный вкус, а через несколько минут почувствовал себя плохо. Вывод напрашивался сам собой: яд в чашку насыпали именно в тот сравнительно короткий промежуток между первым и вторым глотком, когда Головня поставил ее отдельно от остальных. Раньше это не имело бы смысла, потому что никто не мог знать, какую именно чашку он возьмет с подноса.
И тут, как водится, началась неразбериха, потому что, во-первых, к столу подходили или поблизости от него оказывались разные люди, а во-вторых, хотя дело происходило вовсе не на пустынной улице поздно ночью, никто почему-то не заметил ничего подозрительного.
Ничего не видел Касьянов, ничего не видел Бельгард, ничего не видела Ирина Седова. Само собой, допросили и того, кто снаряжал поднос, — буфетчика Андреича, но он, хоть и казался бледным, потому что являться подозреваемым в убийстве по тем временам было чревато, ничего особенного сообщить не смог.
— Крысиного яда у нас в буфете не водится, — промолвил он с подобием улыбки. — Да что там яд, я и испорченными продуктами никогда никого не травил…
Так что теперь приходилось рассчитывать только на то, что кто-нибудь из тех, кто присутствовал на репетиции и в перерыве задержался в зале, мог что-то заметить.
— Ну что, — сказал Опалин коллегам, — пора допросить остальных… Там всего-то человек тридцать, не больше.
— И Вольский, — напомнил Петрович.
— Да, и Вольский. — Иван нахмурился: ему не нравилось, что премьер уехал из театра, едва узнав об их появлении. — Ладно, с ним мы еще разберемся… Идем!
Глава 19. Соперники
Если не признавать в искусстве творчества и любви, ничего не остается.
В. Теляковский, «Дневник», 16 января 1903 г.— Нет, меня не было на репетиции, — сказала Маша. — Под рояль, без костюмов — там не на что смотреть. Они все время прерываются, возвращаются к каким-то кускам, и все это со стороны выглядит скучно.
Опалин, который заполнял протокол, сидя с противоположной стороны ее стола, вздохнул.
— Вы, гражданка Арклина, не ответили на самый важный вопрос, — шепнул он. — Вы замуж-то выходите? А?
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 65
