Моника останавливается в вестибюле. Сумрак – такое облегчение после слепящего блеска улицы, ей хочется дать глазам отдохнуть хоть минутку. Майкл Фрэнсис, как всегда ничего не замечая, втыкается ей в спину, толкает вперед, так что она ударяется локтем о стенд с брошюрами.
– Ой, – мягко произносит он, – извини.
Моника не отвечает, просто потирает локоть, не глядя на брата.
– Не думаю, что это так уже серьезно, – тихо говорит она.
В библиотеке нужно всегда говорить шепотом – это она знает.
– Господи, а здесь ничего не изменилось, да? – Майкл Фрэнсис смотрит на изгиб лестницы темного дерева, ведущей в детскую библиотеку, на странную металлическую конструкцию, похожую на клетку, где помещается лифт, которым им никогда не разрешали пользоваться. Говорит он громче, чем Монике было бы удобно. Несмотря на все свое образование, правилу шепота он так и не выучился.
– Почему нет? – наконец произносит он, склоняясь, чтобы заглянуть в клетку-шахту лифта.
– Почему нет – что?
– Почему ты не думаешь, что это серьезно?
– Это просто клочок бумаги, – отвечает она, снова глядя на обрывок, который Майкл Фрэнсис показал ей, когда они сюда шли. – Вырванный откуда-то. Из письма. С чего бы он что-то значил.
– Но мама сказала, что почерк ей незнаком. Она не знает, откуда оно. И смотри, что там написано. Такое… апокалиптическое.
Моника пропускает слоги этого слова через мозг – раз, потом другой.
Брат бросает на нее взгляд.
– Роковое, – быстро произносит он. – Ну, знаешь, как…
– Я знаю, что значит апок… что это значит, спасибо большое.
– Ладно. Я просто…
– Что мы тут делаем, в любом случае?
– Мы пришли найти Ифу. – Он идет к дверям в основное помещение библиотеки и заглядывает в стекло. – Я подумал, нам надо поговорить. Так, чтобы мама не слышала.
Моника хмурится.
– Почему?
– Потому что нам нужен какой-нибудь план. Ты сама сказала.
– В смысле, почему мама не должна слышать?
– Потому что она… – Голос Майкла Фрэнсиса угасает, он по-прежнему заглядывает в библиотеку, где люди движутся медленно, как рыбы в пруду.
Моника вздыхает, промокает лоб платком.
– Ифы, наверное, тут даже и нет.
– Она сказала, что пойдет сюда.
– Но это не значит, что пошла. Ты же знаешь Ифу.
– Ну, ты ошибаешься, – говорит Майкл Фрэнсис, постукивая по двери. – Вон она.
Моника подходит к стеклу. На мгновение она может увидеть женщину, проходящую по залу, глазами незнакомца. Ифа привлекательна, видит Моника, словно в первый раз, узкие брючки цвета гиацинта, все на молниях, туго облегают ее бедра, топ в беспорядочных узорах свободно болтается над ключицами. Волосы подняты и кое-как заколоты на затылке. Кто мог подумать, что она такой вырастет, ребенком-то она была странным, неуклюжим, с вечно перекошенным и надутым лицом, и все запиналась о свои ноги. Моника вспоминает, как ее заставляли водить Ифу сюда, в библиотеку, после школы. «Отведи ее, хорошо? – просила Гретта. – Мне нужна хоть минутка покоя». Потому что от Ифы с ее вопросами житья не было. Почему Земля вращается вокруг Солнца только в одну сторону? А в обратную нет? Что за небом? Откуда ты знаешь? Кто сказал? Какой город самый большой в мире? Какой самый маленький? Гретта говорила, что у нее мозги болят, стоит десять минут провести с Ифой. Но библиотека ей нравилась, несмотря на то что она годами отказывалась учиться читать. Она становилась здесь такой тихой и неподвижной. Книги она воспринимала как основу для собственных фантазий. Она скользила по проходам, вдоль стеллажей: «Эту я не читала», – шептала она себе под нос и выдвигала томик с его места на полке. Потом относила книгу к стулу, садилась и перелистывала страницы, просматривала картинки, бормотала свою, выдуманную, версию истории. Моника ждала ее на стульях, приговаривая: «Быстрее, Ифа, идем домой».
Теперь Моника смотрит, как выросшая Ифа идет вдоль полок, как ее топ раздувается, а потом опадает от движения вперед при каждом шаге. Моника бы такое не надела, но на Ифе вещь смотрится очень неплохо. Ифа держит в руках большую толстую книгу, размером с энциклопедию. И пока Моника и Майкл Фрэнсис за ней наблюдают, Ифа вдруг делает нечто по-настоящему поразительное. Моника не поверила бы, если бы не видела все собственными глазами. Ифа у всех на виду сует книгу в сумку. «Американская фотография» – успевает прочесть Моника, когда книга исчезает в холщовой сумке. Она положила книгу, эту «Американскую фотографию», себе в сумку. Не отнесла к столу регистрации. Не оглянулась. Она застегивает молнию на сумке и идет в сторону Моники и Майкла Фрэнсиса, опустив голову.
– Она только что?..
– Да, – выдыхает Моника.
Ифа выходит из дверей. Увидев в вестибюле брата и сестру, она останавливается.
– А вы двое что тут делаете? – хватает у нее наглости спросить.
– Тебя ищем, – отвечает Майкл Фрэнсис.
– Ты только что украла книгу? – выпаливает Моника, тут же понимая, что это первые слова, которые она сказала сестре за три года. – Отнеси ее обратно сейчас же.
Ифа фыркает, поворачивается и выходит из библиотеки.
– Поверить не могу, что она это сделала, – говорит Майкл Фрэнсис.
Руки его безвольно висят вдоль тела.
– Я могу.
Моника идет следом за Ифой. На улице они догоняют ее на тротуаре. Майкл Фрэнсис, поравнявшись с ней первым, произносит:
– Нельзя воровать из библиотеки, Ифа.
Ифа, продолжая шагать вперед, отвечает:
– Это не воровство.
Моника говорит:
– С виду очень похоже на воровство.
Майкл Фрэнсис говорит:
– Моника права, Ифа.
Ифа отвечает:
– Расслабьтесь. Я ее взяла только на время. У меня нет читательского. Завтра отнесу обратно.
Майкл Фрэнсис спрашивает:
– А зачем она тебе вообще?
Моника говорит:
– Из всех эгоистичных, безрассудных…
Она не договаривает, потому что Ифа внезапно хватает сестру за руку.
– Господи, – говорит она, – это что, Джо?
Это Джо. Шагает по Блэксток-роуд, глубоко засунув руку в карман джинсов женщины, которая идет рядом. Женщина толкает коляску, а Джо склонил к спутнице голову, чтобы расслышать то, что та говорит, он улыбается, и вид у него беззаботный и мирный, словно это не он плакал без остановки в квартире на втором этаже совсем неподалеку, с жутким, звериным звуком, держась руками за голову, как будто она болела, невыносимо болела, как будто он никогда не придвигал лицо к лицу женщины и не говорил: «Ты мне отвратительна, ты не человек, меня от тебя тошнит», – как будто не стоял в церкви напротив той же самой женщины и не клялся перед Богом, что будет любить и почитать ее в радости и в горе, как будто не держал ее за руку, когда они оказались в конусе света от уличного фонаря, и не говорил, что она все для него, что он жить без нее не может. Вот он, живет без нее, идет по солнышку, сунув ту же руку в задний карман брюк другой женщины. Вот он, все в той же старой клетчатой рубашке, но с новой женой, у которой, похоже, есть коляска, внутри которой, как предположила Моника, должен быть ребенок.
