Баю-баюшки, баю,Не ложися на краю —С краю свалишься,Напугаешься.Придет серенький волчокИ ухватит за бочок.И утащит во лесок,За ракитовый кусток…
Нина совсем затихла и перестала выть, прислушиваясь к песенке. Но вдруг вся сжалась, затряслась и покрылась испариной. «Придет серенький волчок и ухватит за бочок…» Нина тряслась и тряслась, сильнее и сильнее. «И утащит во лесок, за ракитовый кусток…»
Варя вскрикнула от неожиданности.
— Малышка, что с тобой? Девочка моя! Нина!
А Нинки больше не стало — той самой Нинки, которая пару месяцев назад хохотала колокольчиковым смехом и улыбалась даже тогда, когда можно было не улыбаться. Она ничего теперь уже не чувствовала, сидя у мамы на руках.
Зато и страху, так долго и изощренно терзавшему ее, пришел конец.
Девочке казалось, что ее стирали ластиком, копеечным вонючим серым ластиком, оставляющим мелкие крошки на бумаге, ластиком, который продается в любом писчебумажном отделе.
И начали стирать с головы.
Сначала ластик прошелся по волосам, снял их подчистую, оставив некрасивую лысую голову с челкой на лбу.
Потом съел уши, обезобразив ее еще больше.
Затем аккуратненько, словно подразнивая, стал утончать голову сверху и вот, наконец, убрал верхнюю черту совсем, превратив голову в чашу, которую можно было бы наполнить чем угодно — мыслями, тревогой, страхами — по любому желанию…
Затем ластик одним махом стер нос, и от Нинкиного лица остались одни глаза и рот, который беззвучно открывался, пытаясь не то крикнуть, не то сказать что-то, но ничего уже слышно не было. Глаза ее сначала округлились, взмахнули ресницами, как бабочка крыльями, и закрылись. Из-под ресниц, словно кто-то невидимый включил кран, полились маленькие водопады слез, которые крепли и крепли, превращаясь в мощные потоки, наполнявшие изнутри все Нинкино тело.
Ей уже не было страшно. Совсем. Она стала самими слезами и теперь могла переливаться, куда только ей хотелось. Она смотрела со стороны за этими блестящими потоками, которые свободно текли, закручивались воронкой, пенились и бурлили и, наверное, были очень солеными на вкус.
А потом она растворилась в них целиком, и ластик перестал быть нужен.
Варя чуть успокоилась: дочка притихла, и на ее бледном личике можно было даже заметить слабую улыбку, по которой она так соскучилась.
— Все хорошо, маленькая моя, все хорошо, мама рядом…
Она закачала ее с новой силой, обхватив еще крепче и радуясь подобию дочкиной улыбки.
Нинкины глаза вдруг потемнели и остановились. И улыбка застыла жутким образом, словно лицо ее уже не было живым, а смотрело со старой где-то случайно найденной черно-белой фотографии. Тельце ее обмякло совсем, Варя почувствовала это, головка со спутанными волосами откинулась, и Варя увидела эту страшную гримасу и чужие глаза.
— Нина, что с тобой? Ниночка, малыш!
Мама затормошила ее, но дочкино тело словно принадлежало тряпичной кукле — ватное, податливое, слишком расслабленное. Руки ее шумно стукнулись об пол, но боли она не почувствовала — ни охнула, ни вздохнула.
— Господи, да что с тобой?
Варя ударила дочку по щеке, чтобы привести в чувство, но та смотрела мимо, страшно улыбаясь чему-то своему.
— Игорь! Где ты? Игорь!
Варя вдруг безмерно испугалась, что ее Нина никогда больше не вернется.
— Я здесь, давал показания милиции, они только что ушли.
Игорьсергеич выглядел уже вполне спокойно и торжественно. Все его лицо было в свежих царапинах от осколков, брызнувших на него, когда он разбил лампой окно.
— С Ниной что-то не так, — плача, произнесла Варя. — Она ни на что не реагирует!
Она снова затормошила дочь, но та никак не ответила.
Игорьсергеич подошел к ним и встал на колени у низкого кресла, где Варя сидела с Ниной.
Нина его не увидела. Варя разрыдалась еще больше.
— Ничего, Варенька, мы все поправим, ничего… Славная она у нас девочка, просто замечательная! Подлечим, подлатаем, все будет хорошо…
Через несколько часов Нину увезли в психиатрическую больницу, хотя она этого и не поняла.
— Пока никаких прогнозов дать не могу. У нее был сильный шок, — сказал сгорбленный врач в пенсне. — Девочке нужно время.
Мама не отходила от Нины, они с папой и Игорьсергеичем сменяли друг друга постоянно, ни на секунду не оставляя ее одну. А Нина большую часть дня спала, напичканная таблетками, или просто лежала, непонимающе глядя серо-стеклянными глазами в обшарпанный и много раз протекший потолок.
Однажды Нина узнала маму — это был праздник. Медленно начала восстанавливаться, немного оживать и реагировать на жизнь.
— Ей нельзя пока возвращаться домой, — сказал старичок в пенсне, когда готовил Нину к выписке. — Снова может произойти срыв. Поберегите ее теперь. Отправьте к родственникам, смените обстановку, если хотите ее вернуть. Мы еле справились с ситуацией. Видимо, это был не просто стресс, а комплексное и четко продуманное внедрение. Увезите ее пока из Москвы, мой вам совет.
