Я всегда думала, что мужчина должен быть… именно таким.
Однако у тебя было все, а мы по сравнению с тобой выглядели нищими, вот я и уверяла себя, что , ненавижу тебя.
Герцог крепче обнял ее и сказал:
— Продолжай. Что случилось потом?
— Все наши были абсолютно уверены, что ты не захочешь нам помочь, и я так боялась, что ты откажешься, поэтому ненавидела тебя за это. Когда же ты взял нас на яхту, мне была в тягость эта пропасть между твоим богатством и нашей бедностью.
— Я могу понять это, — сказал герцог, — Я видел, какая ненависть сквозила в твоих глазах.
— Я ненавидела тебя за то, что ты вызывал во мне эти чувства, — сказала Милица, — поэтому не хотела ни видеться, ни разговаривать с тобой, вообще подпускать тебя близко.
— Что же ты еще чувствовала? — спросил он.
— Меня охватывали странные чувства, сердцем… будто я тянулась к тебе, от тебя что-то исходило, к чему меня влекло.
— Я ощущал эти флюиды! — воскликнул герцог. — Я чувствовал их с того момента, как ты пришла на яхту, а еще когда мы ехали вместе в задрипанном экипаже к пустому дому.
— А когда мы… были на… яхте, — продолжала Милица, — я будто наполовину была к вам благосклонна, но все-таки я продолжала… бороться с собой, потому что я… ревновала.
Последнее слово она произнесла шепотом и уткнулась лицом ему в грудь.
Он поцеловал ее волосы и сказал:
— Я не представлял, что у тебя были такие чувства. Мне было ясно одно: как только я встретил тебя, у меня пропал интерес к другим женщинам.
Она дрожала, прижавшись к нему, а потом подняла лицо и, словно желая удостовериться в его словах, спросила:
— Ты… правда так чувствовал?
— Чистая правда, — сказал он, — но я, как и ты, боролся с этими странными и непонятными мне чувствами. Однако все оказалось тщетно: для меня теперь существовала в мире только одна женщина — ты!
Милица чуть было не вскрикнула от восторга, но поцелуй герцога вновь запечатлелся на ее губах. Его страстные, требовательные поцелуи будто жаждали ответной пылкости от ее губ.
Он безвозвратно и навсегда отдал ей свое сердце и знал, что она также всецело принадлежала ему. Задыхаясь, герцог сказал ей:
— Ложись в постель, мое сокровище. Я хочу, чтобы ты стала мне еще ближе…
Он вновь поцеловал ее и быстро вышел в другую дверь будуара, которая вела в его спальню. Снимая белый галстук, вечерний фрак и до хруста накрахмаленную рубашку, он думал, что взволнован, счастлив и возбужден сейчас, словно впервые влюбленный юноша.
Он вернулся довольно скоро в голубом шелковом халате, на нагрудном кармане которого красовалась его монограмма, увенчанная короной. На герцога любо было смотреть.
Он открыл дверь в спальню Милицы, которая была напоена ароматами цветов, у большой белой кровати с подальковом горел светильник, словом, в ней витал романтический дух.
Герцог удивился, что Милица была все еще одета и стояла посередине комнаты.
Он почувствовал что-то неладное.
— — Что такое? Что произошло? — спросил он.
— Я не могу… расстегнуть… платье, — тихо и беспомощно призналась она. — Ты… подумаешь, что я очень… глупая.
Герцог улыбнулся, подходя к ней.
— Моя дорогая, прости меня. Я совсем забыл, что у тебя еще не было таких платьев.
Она виновато глядела на него, боясь, что он сердится. Но сиявшие нежностью глаза герцога заставили ее броситься к нему и расплакаться.
Он крепко прижал ее к себе.
— Моя драгоценная! Моя любимая! Не надо плакать. Ты была такой поразительно храброй. Я не могу видеть тебя несчастной.
— Я вовсе не… несчастлива, — сквозь слезы промолвила она. — Я счастлива… так безумно… счастлива… что не могу поверить этому.
— Это — правда, мое прекрасное сокровище.
— Я была так… напугана, когда папа… умер, — бессвязно бормотала она, — я была совершенно одна… я не хочу зарабатывать… на жизнь… я не хочу быть гордой, но… хочу быть… в безопасности с… тобой.
— И так будет всегда, — ответил герцог, касаясь губами ее волос.
— Ты… уверен… действительно уверен, что любишь… меня?
— Очень, очень уверен, — сказал он. — Но ты не должна плакать, моя любовь.
Он понимал, что в ней теперь рушатся барьеры, которые она возвела между собой и миром и которые защищали ее, как доспехи.
Гордость сменилась любовью, и княжна принадлежала теперь ему.
Держа ее за подбородок, он поднял ее лицо вверх. Со слезами на темных ресницах и на щеках она выглядела такой прелестной, что он смотрел на нее так, будто видел впервые, — Я люблю тебя! Я люблю тебя! — сказал он. — Как могло нам выпасть такое счастье? Как же мне повезло во всем мире найти тебя!
— Я… хочу сказать то же самое, — пролепетала Милица. — Я никогда не думала, что ты… полюбишь меня. Когда я… предложила тебе… себя, я притворилась, что делаю это лишь потому, что должна оплатить долг… благодарности. Если бы я могла быть с тобою хоть… недолго, у меня было бы… что помнить… всю оставшуюся жизнь.
— Всю оставшуюся жизнь ты проведешь со мной, — сказал твердо герцог, — и, мое сокровище, я знаю, что мы будем бесконечно счастливы, даже если мне придется сражаться против такого грозного врага по имени Гордость.
— Я никогда, никогда не буду… гордой, — покорно сказала Милица.
Герцог рассмеялся:
— Уверяю тебя, что этого я не могу ни предотвратить, ни изменить, и я буду чрезвычайно гордиться тобой, моя прекрасная любовь.
— Ты… действительно думаешь, что я… прекрасна?
— Я смогу убедить тебя, что ты чрезвычайно прекрасна, — ответил герцог, — но на это потребуется очень много времени.
— Я согласна, ведь мне так нравится с тобой разговаривать!
— Я тоже счастлив разговаривать с тобой, — ответил герцог, — но теперь, моя восхитительная жена, я должен многому научить тебя в любви.
Он почувствовал, как Милица затаила дыхание и в ее голосе проскользнули неожиданные нотки страсти:
— Научи меня… пожалуйста… научи меня! Я хочу не только любить тебя… но и заставить тебя… любить меня… и я такая… невежественная, что не знаю… как… начать.
— Вот как мы начнем, — произнес герцог, приблизив губы к ее губам.
Он поцеловал ее сначала в губы, затем — в шею, улавливая пробуждающиеся в ней неведомые доселе чувства.
Она была настолько пленительной и соблазнительной, что и в герцоге с новой силой всколыхнулись физические и духовные страсти, тоже еще неизведанные им.
— Я… люблю тебя! — воскликнул он, — Боже, как я люблю тебя, моя прекрасная! Я буду очень нежен. Тебе будет хорошо, не надо бояться.
