Вообще профессиональная политика в годы войны оставляет двойственное впечатление. С одной стороны, безусловно, имелась бронь на важнейшие для промышленности профессии, велась активная работа по подготовке новых рабочих кадров из числа молодежи, в том числе и девушек. Но, с другой стороны, нетрудно собрать немало примеров, когда мобилизовывались в армию самые нужные, самые необходимые специалисты, в значительной части потом погибшие на фронте. Особенно это наблюдалось в первые месяцы войны. Тогда создавались многочисленные дивизии народного ополчения из квалифицированных рабочих московских, ленинградских, харьковских предприятий. Важнейшее предприятие – Магнитогорский металлургический комбинат, в войну главный источник металла для всей оборонной промышленности, – было подчищено мобилизациями очень тщательно. С началом войны с него забрали 5 тысяч человек, а потом брали еще и еще, пока в начале 1942 года дефицит не составил 11 тысяч рабочих, что составляло 78,9 % довоенного списочного состава. Также известен пример рабочей контратаки в Сталинграде 23 августа 1942 года. Рабочие Сталинградского тракторного завода сели в танки и отбили ценой немалых потерь немецкий прорыв к городу. Можно вспомнить также «дивизию черных ножей» или Уральский гвардейский добровольческий танковый корпус, сформированный в 1943 году на Урале и принявший участие в Курской дуге. В него были отобраны лучшие рабочие уральских заводов: из 115 тысяч человек, подавших заявления, отобрано было 9,6 тысячи человек. Что-то советское командование уж очень расточительно расходовало в войне ценные рабочие кадры, на взращивание которых ушли годы и которых наскоро обученные подростки заменить не могли.
Такие рабочие мобилизации делались ценой значительного ущерба для производства и выпуска важнейшей военной продукции. В литературе оценки этого ущерба – большая редкость. Но кое-что привести можно. К примеру, после нескольких волн мобилизаций в Сибири, после которых в сельских, зерновых районах в 1944 году осталось лишь 32,8 % трудоспособных мужчин от численности 1940 года, заготовка хлеба упала с 195 млн пудов в 1941 году до 107 млн пудов в 1943 году[179]. У военного сельского хозяйства хватало проблем: острая нехватка тракторов и лошадей, непосильные планы распашки, свирепые хлебозаготовки, в которые частью забирались семенные фонды, в сочетании с обвинениями низовых работников в саботаже (это было настолько распространено, что под этим обвинением перебывали все секретари райкомов партии, и среди них возникло стремление побыстрее уйти на фронт). Но все же первоисточник – чрезмерная мобилизация специалистов, от которой отказались только в 1944 году. Ни объяснить, ни оправдать такой подход невозможно, все же падение хлебозаготовок на 88 млн пудов (1,4 млн тонн) зерна выглядит со стороны как прямая помощь Гитлеру. Ведь хлеб – один из важнейших видов стратегического сырья. Совершенно без хлеба воевать можно, и даже точно известно, как долго. 2-я ударная армия продержалась в окружении без хлеба два с половиной месяца, с апреля по конец июня 1942 года, и практически полностью погибла.
Вообще во всей хозяйственной истории войны отчетливо виден этот подход: максимально возможная эксплуатация работников и основных фондов, буквально выжимание военной продукции, невзирая ни на какую цену. Это часто оправдывается тем, что это было нужно, что война требовала и так далее. Но все же подобный нажим часто переходил все разумные пределы и вел к разрушению военного хозяйства. В общем итоге это было не столь заметно из-за большого объема ленд-лиза, поддержавшего советское хозяйство. Эта тема почти совершенно не исследована, и установить точный размер ущерба, вызванный неразумным хозяйствованием и безудержной мобилизацией, сейчас невозможно.
Сказанное явно относилось не только к хозяйству в целом, но и к рабочим, в том числе, конечно, и к женщинам. Рабочие на предприятиях в войну работали в совершенно чудовищных, антисанитарных и антигигиенических условиях. К примеру, в электролизных цехах Уральского алюминиевого завода – главного производителя алюминия – рабочие работали в густом желтоватом ядовитом дыму, вырывавшемся из электролизеров. Кто не мог больше, тот полз в заводоуправление, где были установлены койки, на которых рабочие-электролизники могли отдышаться, отлежаться и прийти в себя. Рабочий электролизного цеха именно этого завода Г.Н. Виноградов родил замечательный лозунг, точно и емко описывающий, что тогда творилось в тылу: «Насмерть работать!»
Или вот возьмем, к примеру, Лысьвенский металлургический завод, на котором делалась знаменитая солдатская каска. Каска эта после штамповки и перед окраской очищалась пескоструйной установкой от окалины. Делалось это таким образом: «Много касок прошло через руки первой и лучшей пескоструйщицы завода Шуры Кононовой. Она очищала каску перед покрытием струей сжатого воздуха и песка и весь рабочий день сидела в пыли, как в дыму. Работала по 6 часов – выдержать в таких условиях большее количество времени было просто невозможно. За смену от ударов песка у Шуры расползалось 8 пар брезентовых рукавиц», – с гордостью говорится на сайте Пермского государственного архива новейшей истории[180]. К этому нужно добавить, что Лысьвенский завод был единственным производителем солдатских касок и за войну произвел их более 10 млн штук. Россыпи ржавых касок сейчас часто находят поисковики на местах боев. Нужно помнить, что каждая из них прошла через руки пескоструйщицы, работавшей в густом облаке пыли.
Не у всех работниц, конечно, были столь экстремальные условия труда, но все же и им приходилось несладко. Сплошь и рядом молодые девушки таскали непомерные тяжести. Патронный завод № 544 в Глазове, на котором в основном работали 15–16-летние юноши и девушки. Ангелина Степанова работала в цехе контроля продукции и осматривала каждую пулю. За 12-часовую смену она должна была проверить 8 ящиков, а позднее 12 ящиков, каждый из которых весил 50–60 кг, а потом перетащить их на склад вручную, поскольку никакой механизации транспортных работ не было. Степанова и ее бригада из еще двух девушек перевыполняла план на 200 %, то есть до 24 ящиков, или до 1440 кг продукции. На каждую из них приходилось по 480 кг ящиков с пулями. Анна Щербакова работала на Миасском инструментальном заводе на изготовлении напильников. В цехе стоял густой дым – топили торфом. «Простоишь 12 часов на ногах да прокатаешь напильников около 5 тысяч штук, потом руки и ноги отнимаются – так они устают», – вспоминает Щербакова. Вес напильника около 100 граммов. В смену через ее руки проходило около 500 кг металла.
При этом послевоенные санитарные нормы устанавливали максимальный поднимаемый с пола вес для девушек в возрасте 16–17 лет в 200 и 250 кг за смену соответственно.
Подобных воспоминаний – множество. В них почти одними и теми же словами живописуются условия труда военного времени: холод, грязь, дым. Обычно это списывается на эвакуацию предприятий и начало работы в наспех построенных цехах. Отчасти это правда, переброска предприятий на восток в сочетании с требованиями скорейшим образом приступить к выпуску продукции действительно заставляли совершенно забывать об условиях труда. Но все же остается вопрос: если в 1942 году, когда заводы претерпевали сложный и драматический период обустройства на новом месте, то почему потом, когда период обустройства на новом месте кончился, в 1943–1944 годах, не было предпринято мер к улучшению условий труда?
