Инна с трудом сдержала возглас испуга и, пожалуй, омерзения, но быстро взяла себя в руки и даже спросила:
– Это ваша жена?
– Это моя дочь, – ответил Берт, шагнул к чудищу на коляске, присел перед ним и позвал: – Верочка…
Верочка вздрогнула и открыла глаза, которые оказались на удивление чистыми и… синими, и Инна тут же уверилась в том, что она действительно дочь Соколовского. Как ни странно, при всей своей уродливости она была очень похожа на него. И та синева, которая в глазах Берта только угадывалась, в Верочкиных глазах сияла небесной первозданностью. Альберт достал из кармана платок и вытер дочери рот. Верочка явно узнала его, потому что улыбнулась совершенно беззубым ртом и что-то радостно промычала, и даже сделала несколько беспорядочных движений руками.
– Погляди, что я тебе привез, – сказал Берт и показал ей коробку с куклой.
Верочка замычала еще громче, и ее синие глаза засветились такой радостью, что у Инны страшно защемило в груди и перехватило горло. Совершенно обессиленная нахлынувшими на нее чувствами, она опустилась на стул у стены. Берт к тому времени уже достал куклу из коробки и протянул ее Верочке. Та неловко взяла ее своими вывернутыми ластообразными ладонями, прижала к себе и зажмурилась. Берт посмотрел в окно, и Инна заметила, что в его глазах блеснули слезы. Она не могла оставить его один на один с несчастьем, встала со стула и на ватных ногах подошла к коляске.
– Через два дня у нее день рождения, – сказал Берт, – но я не смогу приехать, поэтому вот… сегодня…
– Сколько ей? – спросила Инна, совершенно не узнав собственный голос.
– Двадцать… Такая красивая дата…
Берт достал из кармана целлофановый пакетик с зефиром, надорвал его и протянул одну штуку Верочке. Она опять очень неловко схватила зефирину и сразу начала есть. Кукла выпала из ее рук, и Инна подхватила ее. Ела Верочка жадно, неопрятно и некрасиво. Изо рта опять потянулась слюна, которую Соколовский время от времени вытирал платком. Когда зефирина закончилась, Верочка опять замычала, очевидно, требуя еще.
– Тебе потом обязательно дадут еще, – сказал Берт, но она вряд ли понимала, что он говорил. Ее и без того страшненькое лицо гадко скривилось, а мычание перешло в гортанный клекот.
Инна протянула ей куклу. Верочка замолчала, будто и не кричала, и опять потянулась к нарядной игрушке, счастливо улыбаясь.
– Ну, хватит, Альберт Сергеич, – сказала вошедшая в комнату Валентина Степановна. – Идите уж, пожалуй, а то потом ее будет не успокоить. Чего зря колоть! И так жизнь у нее не сахарная!
– Да-да, конечно, – согласился Берт, сунул в руки женщине пакетик с зефиром и сказал: – Я знаю, что Верочке лучше этого не есть, но она так любит зефир, а через два дня у нее день рождения. Вы уж угостите, пожалуйста, чтобы Нина Андреевна не видела, ладно?
– Угощу, Альберт Сергеич, не сомневайтесь. Немножко – оно не повредит. Чего девка видит-то! Пусть полакомится чуть-чуть… Не беспокойтесь…
– И фрукты там… Их много… Можно и другим больным дать, да и сами ешьте…
– Говорю же, не беспокойтесь, – повторила Валентина Степановна, настойчиво тесня Альберта с Инной к выходу из комнаты.
– Вы, наверно, хотите, чтобы я дал вам объяснения? – спросил Инну Альберт, когда они уже сидели на кухне небольшой двухкомнатной квартиры в Кингисеппе.
– Мне кажется, вы сами хотите рассказать, – предположила Инна.
– Да, вы правы. Не зря же я вас сюда привез. Но вы уже вдоволь насмотрелись, а поэтому можете отказаться слушать. В конце концов это только мои проблемы.
– Это не проблемы, Альберт Сергеевич, это… горе…
Соколовский вскинул на Инну повлажневшие глаза и сказал:
– Спасибо вам за эти слова. Это действительно горе, и я живу с ним уже двадцать лет. Вы все-таки позвольте мне рассказать… Вас это тоже немного касается, потому что… Верочкина мать… В общем, ее мать – это та самая женщина, которую в юности я отбил у вашего мужа Евгения.
– Как? – удивилась Инна. – Женя сказал, что встретил ее недавно… У нее все хорошо… она очень преуспела в жизни.
– Инна! Странно, что вы удивляетесь. Разве станет она рассказывать про такое, тем более что сразу вычеркнула Верочку из своей жизни, будто ее и не было. Она вспоминает о ней только тогда… В общем, надо все по порядку…
– Вы были женаты на матери Верочки, Берт?
– Даже не знаю, как это все правильнее назвать… Давайте я все-таки все расскажу вам, Инна, с самого начала!
Инне не понадобилось даже кивать, поскольку Соколовскому так хотелось рассказать ей о своей жизни, что он старался не смотреть на ее реакцию. Даже если бы она вдруг воспротивилась ему, возможно, он заставил бы ее слушать насильно.
– Понимаете, когда я, что называется, «отбивал» Жанну у вашего Евгения, – начал Берт, – то не знал, что у них был роман. Женя тогда ушел из института, чтобы заработать себе на свадьбу, но я был не в курсе, потому что только-только перевелся к ним в группу из другого вуза. Мне понравилась девушка, и я… Мне тогда не надо было девушек уговаривать, они сами были на все готовы. Я, конечно, пользовался этим, как хотел… Но когда я узнал, что Жанна должна была выйти замуж за Антонова, то вовсе не собирался ее задерживать подле себя. Красивых девушек вокруг – пруд пруди, что мне какая-то Жанна… Но она… Она влюбилась в меня… Страшно… О Женьке уже и не вспоминала. Преследовала меня, подкарауливала везде, выставляла в самом идиотском свете перед другими девушками, да и не только перед девушками. Моя жизнь превратилась в такой кошмар, что я не выдержал и сбежал обратно к матери, в Кингисепп, вот в эту самую квартиру. Перевелся на заочное отделение. В армию меня не взяли, потому что тогда я страдал аллергией очень на многое: и на цветущие растения, и на некоторые виды пыли, на лекарства… Жизнь вроде бы начала налаживаться, но Жанна… Она нашла меня и в Кингисеппе. До сих пор не знаю, как вычислила, от кого узнала адрес. Она явилась к нам домой, влюбила в себя мою маменьку, и начался двойной прессинг: «Женись да женись, женись да женись». Ну… я и сдался…
– Женились?
– Да, но без всякой помпы. Просто расписались в районном ЗАГСе.
– А потом?
– А потом, как и полагается, родился ребенок…
– Верочка?
– Верочка… Страшна как смертный грех… С Жанной сделалось что-то невообразимое… Напилась каких-то таблеток. Еле откачали. Обвиняла меня во всем: что моя красота порочная, дьявольская, что я ее, Жанну, специально заманил в свои паучьи сети, чтобы она произвела на свет подобного монстра.
Берт болезненно скривился, запустил обе руки в свои густые волосы, помолчал немного, а потом начал снова:
– Я не осуждаю ее… Вы видели Верочку. А на младенца вообще без содрогания смотреть было нельзя. Жанна, как только очнулась от потрясения, сразу от ребенка отказалась. А я что? Что я мог? Мама тоже была напугана, боялась, что и мы с ней не потянем такого ребенка. Верочку и отвезли под Кингисепп, в этот самый дом призрения рожденных уродами. Тогда это было ужасное заведение, с вечно текущей крышей, тараканами, клопами и прочей гадостью. Эти дети мерли там, как мыши… Верочка оказалась на удивление живучей. Это теперь я практически содержу этот дом на пару еще с одной такой же несчастной мамашей, которая нынче бизнесменша.
