— Насчет секса я тоже лгал. В постели я говорил тебе правду, только так я выражал свои чувства. Потому что я не бесчувственный, Олли, поверь мне.
— Я не…
Он прервал ее, страшась услышать, что она не любит его.
— Не надо сейчас ничего говорить. Только скажи, какой суп ты предпочитаешь: морковный или грибной? Ты замерзла, устала, я сейчас, мигом…
— Мэтью, — сказала Оливия, — заткнись.
— Вернемся вместе в Филадельфию, — говорил он с отчаянием в голосе, — это все, о чем я прошу. Дай мне шанс. Клянусь, я больше никогда не стану тебя обманывать. Никогда!
— Ты хочешь сказать, что мы не можем остаться здесь на ночь? — спросила она с неуместной, на его взгляд, веселостью.
Затем расстегнула дождевик, подошла к нему и крепко поцеловала. Губы у нее были холодные. Он стоял неподвижно. Оливия отступила; она выглядела растерянной.
— Я… ты больше не хочешь меня?
— Я? Не хочу тебя? Я всегда тебя хочу, ты всегда будешь желанной для меня. Но сначала я хочу знать, веришь ли ты мне? Есть ли у нас шанс остаться вместе?
Она живо расстегнула ворот теплой рубашки и показала ему на своей шее золотую цепь.
— Я не могла снять ее, ты надел ее мне на шею, это твой свадебный подарок. — Глаза ее сияли, как драгоценные камни.
Изящество и сила, подумал Мэтью.
— И что это означает?
— О, Мэтью, неужели ты не понимаешь? Я тоже люблю тебя.
От волнения у него ком застрял в горле. Он с трудом сглотнул.
— Я… ты не могла бы повторить?
— Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя. — Она неожиданно звонко рассмеялась. — Продолжать? Я могу, если хочешь.
— Это правда? — тупо спросил он.
— Ты же знаешь, я не умею лгать.
— А я так испугался, когда подумал, что эта цепь вроде символа брачных уз, которые тебе в тягость.
На глазах Оливии сверкнули слезы, по чистоте сравнимые с бриллиантами у нее на шее.
— Мне не в тягость, если тебе не в тягость.
Он схватил ее в объятия.
— Милая, пойдем со мной в постель. Сейчас же.
— Лучше у камина, — сказала она лукаво. — На ковре. Как в первый раз.
— Тогда, утром, в мансарде. — Улыбка исчезла с его лица. — После свадьбы я держался от тебя подальше из-за дурацкого желания доказать себе, что могу справиться с собой. Я тогда пережил потрясение. Ты оказалась такой желанной, такой необходимой мне, что я испугался. Поэтому все три дня я обращался с тобой как с мебелью.
— У тебя есть вторая попытка, — сказала Оливия. — Я замерзла, Мэтью. Согрей меня, пожалуйста.
Вторая попытка. Сердце Мэтью отчаянно забилось. Он снял с нее верхнюю мокрую одежду, потом бросил на ковер несколько подушек. Она опустилась на них, и отсветы огня заплясали на ее лице.
— Я люблю тебя, Оливия, — охрипшим от волнения голосом сказал он, — больше, чем могу выразить словами.
— Так покажи мне, — сказала она и раскрыла ему объятия.
— Я не могу просить тебя выйти за меня замуж, потому что мы женаты. Но те слова, которые я повторял во время венчания — любить и беречь тебя, пока смерть не разлучит нас, — я искренне произносил их, как клятву, — говорил Мэтью, раздеваясь.
Две слезы скатились по ее щекам.
— И я тоже.
Они помолчали, прижавшись друг к другу.
Я держу в руках свою жизнь, думал Мэтью, потому что теперь она моя жизнь.
Они любили друг друга неторопливо и нежно, что не исключало их взаимной страсти.
Потом, когда они уже спокойно лежали в объятиях друг друга, Мэтью поднял голову и заглянул в глаза жены.
— Ты знаешь, я словно в первый раз… Все воспринимаешь по-другому, когда любишь.
— Любимый… — произнесла Оливия.
Он провел пальцем по ее ключице.
— Однажды ты запретила мне называть тебя так.
— Да, я берегла это слово для человека, которого полюблю. Ты и есть этот человек, Мэтью.
— Но ты не станешь называть меня «сладкий мой»?
— А ты меня «малышка»?
— Может, составим новый контракт? — поддразнил он ее.
— Ни в коем случае! Кстати, давай порвем этот ужасный документ, над которым так старался мистер Джордаш. Я с самого начала возненавидела его.
— Я всегда не любил рассказывать о себе, своем детстве, о родителях. Но тебе я могу рассказать все, если хочешь. И о том, как приходилось прятать Стеллу, когда отец напивался. О Стэне, который поддержал меня после смерти отца, потому что верил в меня. О том, как я возрождал семейное дело. Даже о чувстве одиночества после ухода матери, хотя я сильно сомневаюсь теперь, что она вообще когда-нибудь любила Стеллу и меня… — Он нежно поцеловал Оливию в щеку. — Я все могу тебе рассказать. Правда, до сих пор с трудом верю, что ты любишь меня.
Оливия сжалась в комочек и уютно устроилась у него на груди.
— Теперь меня не оторвать от тебя, Мэтью.
Он засмеялся.
— Не можем же мы заниматься любовью на ковре до конца наших дней, как ты думаешь?
— Ладно, в следующий раз сойдет и кровать. — Она нежно прикусила его нижнюю губу. — Теперь у нас настоящий медовый месяц.
Мэтью наслаждался, поглаживая ее обнаженную грудь.
— Лучше не придумаешь.
Она всхлипнула, как ребенок, от избытка счастья.
— Мы не могли бы остаться здесь хоть на два дня? Я позвонила бы отцу, чтобы он не волновался.
— Ты бы хотела иметь детей? — неожиданно спросил Мэтью.
— О да, — блаженно откликнулась Оливия, — твоих детей.
— Тогда лучше спроси у отца, как он отнесется к появлению у него внуков.
— Вот было бы чудесно, если б он дожил до их рождения, — прошептала она. — И за это я должна буду благодарить тебя, Мэтью.
— Сколько детей ты хочешь?
— Двоих, — мечтательно ответила Оливия. — Мы сможем их научить летать, плавать и покорять горные вершины.
— Они будут знать, что мы их любим, — жестко сказал Мэтью.
Оливия уловила тайную горечь в его голосе.
— То, чего ты не знал в детстве, — сочувственно сказала она.
— Да, но я быстро научусь этому у тебя.
— У наших детей будут любящие родители, — взволнованно заявила Оливия.
Она никогда не бросит своих детей, подумал Мэтью об Оливии, не то, что его мать… От внезапной боли, которую он столько лет глубоко скрывал даже от себя, у него перехватило дыхание.
— Сколько мы всего напланировали, — задумчиво сказала Оливия.
