– Ты чего? – повернулся к ней Эндрю, стоявший рядом и лихорадочно щелкающий фотоаппаратом. Он опустил камеру и присмотрелся к подруге. – Тебе нехорошо?
– Да…
– Солнце, – уверенно заключил Эндрю. – Во всем виновато солнце. Давай вернемся и посидим где-нибудь в тени. Сегодня такая жара, и, похоже…
– Нет, – помотала головой Вирджиния. – Думаю, солнце здесь ни при чем.
Ей стало чуть лучше, бледность сошла с лица.
– Просто я ни с того ни с сего почувствовала… – Вирджиния терла ладонью лоб, покрытый мельчайшими капельками пота. – Я просто внезапно поняла, что чувствую себя счастливой в последний раз. Ведь это все очень скоро закончится.
– Что все?
– Эта легкость и беззаботность… Я еще никогда не чувствовала себя так воздушно, как в этом городе. Как этой весной. С тобой. Мне кажется, это апогей всей моей жизни. Потом все пойдет только под гору.
– Боже мой, милая, до чего же дикие у тебя мысли!
Он обнял ее. Уткнувшись ему в плечо, Вирджиния слушала его утешающий голос.
– Зачем ты выдумываешь всякую ерунду? Тебе всего лишь двадцать три! Какие твои годы? Если жизнь когда-то и покатится под гору, то до этого еще, как до Китая пешком! У тебя впереди столько чудесного! Вот увидишь.
И все-таки «у тебя». «У тебя впереди…» – эти слова больно ранили Вирджинию. Почему же он не говорит «у нас впереди»?
Вирджиния прямо спросила его об этом. Эндрю отреагировал на ее вопрос с некоторым раздражением.
– Опять ты за свое! Ты что, взвешиваешь каждое мое слово, как на аптекарских весах? Так нельзя, дорогая. В конце концов, сейчас мы говорили о тебе, а не обо мне. И почему ты иногда так любишь переиначивать мои мысли на свой лад?
Она поглядела снизу вверх на крепость, затем опустила взгляд на быстрые волны Тибра, с шумом катившиеся под ее ногами.
Наверное, он прав. Не надо придавать так много значения каждому его слову. Даже самой странно, откуда у нее такая чувствительность. Всегда жизнерадостная, веселая и озорная, она никогда не была склонна копаться в себе или цепляться к словам других людей, искать в них какой-то тайный смысл. Почему же она так себя ведет именно сейчас – в такой божественный солнечный денек, на Тибре, у подножия замка Святого Ангела?
«Потому что запутанная ситуация, хочешь ты этого или нет, все равно подтачивает тебя изнутри», – мысленно сказана себе Вирджиния и тут же испугалась этих мыслей, попыталась задвинуть их куда подальше, словно коробку с мусором.
Ведь нельзя же омрачать эту великолепную неделю в Риме, проведенную наедине с любимым.
Вечером они снова пошли на Испанскую лестницу. Там они бывали почти каждый день, ведь их отель, маленький и скромный, располагался всего в двух шагах от нее. Ночи были неимоверно теплые, и поэтому на Испанской лестнице всегда было много народу. Так приятно было просто сидеть на ступенях, наблюдая за всем, что происходит вокруг, слушать людскую болтовню и гудки автомобилей, когда над головой простирается черное-пречерное небо, все усыпанное сверкающей алмазной пылью.
Эндрю много фотографировал Вирджинию на этой лестнице. На всех фото она выглядела счастливой и беспечной, и ее глаза просто сияли от радости. В жизни Вирджинии больше не было фотографий, где ее глаза излучали бы такое блаженство.
Счастье закончилось в день отъезда, с первыми лучами утреннего солнца, которые упрямо просачивались в комнату сквозь щели в ставнях. Рим постепенно просыпался от недолгого сна. Понимая, что над ними нависло расставание, Вирджиния и Эндрю предавались страсти с особой горячностью и самозабвением.
Днем им предстоял перелет в Лондон. Уже вечером Вирджиния вновь будет сидеть за столом вместе с Майклом, смотреть, как тщательно он намазывает маслом хлеб, повторяя при этом в своей душещипательной манере, что он скучал по ней и все это время чувствовал себя очень одиноко. Вирджиния поведает ему о своем путешествии в Рим, которое она совершила исключительно в познавательных целях. Конечно, с самого начала ей нелегко было убедить Майкла в том, что ей необходимо ехать туда одной. Но если уж совсем откровенно, Вирджиния и не пыталась тратить на убеждения слишком много усилий, а просто поставила его перед фактом, и Майклу волей-неволей пришлось согласиться с ее решением. Каждое утро он звонил ей в комнату отеля, чтобы справиться, как она себя чувствует в одиночестве. Иной раз эти звонки так действовали Вирджинии на нервы, что она готова была заорать на него от гнева.
Сейчас, в последнее утро римских каникул, она лежала у Эндрю под боком, ослабевшая, как будто бы слегка растаявшая от любви. Ловя последние мгновения неги, она внезапно подумала, что так больше продолжаться не может. Все это нечестно и отвратительно.
Вирджиния приподнялась на локте:
– Эндрю, я прошу тебя, скажи что-нибудь. Ведь нельзя больше так, правда?
Эндрю открыл один глаз и посмотрел на нее:
– Что ты имеешь в виду?
– Да все! Вечный обман. Игру в прятки. Нашу частую разлуку. Наши метания по бесконечным отелям. Поначалу это казалось мне таким привлекательным, но сейчас… Я устала, Эндрю. Это стало казаться мне таким… таким… гадким!
Вздохнув, Эндрю приподнялся на кровати. Он сидел, потирая руками глаза, и внезапно стал очень усталым и грустным. У Вирджинии опять защемило в груди – почти так же, как на том мосту через Тибр. Ее любимого явно что-то мучило.
– Эндрю, – тихонько позвала она. – Эндрю, обещай мне, что ты срочно переговоришь со Сьюзан. Ведь так не может продолжаться вечно.
Он смотрел не на нее, а куда-то в угол, где не было ничего, кроме последних теней уходящей ночи.
– Я все время собирался сказать тебе одну вещь, – произнес он так же тихо, как и Вирджиния минуту назад, – но мне не хватало слов. И смелости.
Женщине стало холодно. Словно в ознобе, она натянула на себя одеяло.
– Смелости? Для чего? О чем ты хотел мне сказать?
– Вирджиния, выяснились некоторые обстоятельства. Я… не могу сейчас говорить со Сьюзан. Уже не могу.
– Почему?
– Потому что… – Эндрю буравил взглядом темное пространство между стеной и шкафом. – Сьюзан ждет ребенка, – сказал он наконец.
На улице кто-то завопил во всю глотку, затем послышались грохот и лязг металла. Видимо, гостиничные рабочие разгружали фургон, отчаянно ругаясь и споря. Потом в их перепалку вклинился пронзительный женский визг.
Вирджиния почти не слышала этот шум. Он показался ей приглушенным и посторонним, долетающим до нее как будто с другой планеты.
– Что? – растерянно переспросила она.
– Жена сказала мне об этом в начале февраля.
– Но как же… я имею в виду… когда?
– В сентябре, – ответил Эндрю. – Ребенок родится в середине сентября.
