— Решил сменить обстановку… — выдавил из себя Ривелл.
— Я так и подумала… — Она помолчала, а потом добавила: — Нет, Колин, если говорить о твоем предложении всерьез, то понимаю, что мне нельзя ехать с тобой. Видишь ли, ты вряд ли будешь относиться ко мне так, как мне хочется. Ты считаешь меня слишком легкомысленной, слишком необразованной, чтобы делиться со мной своими мыслями. Ты ведь мне не очень доверяешь, верно?
— Не доверяю? С чего ты решила?
— Тогда почему ты не говоришь мне, зачем приехал в Оукингтон? Неужели ты думаешь, что я могу поверить, будто тебе захотелось сменить обстановку? Ведь ты за целую неделю не делаешь той работы, какую секретарь делает за час… Нет, милый Колин, ты умный человек и играешь в какие-то свои умные игры, которых я не понимаю. И я не удивлюсь, если ты признаешься, что разыгрываешь влюбленность в каких-то своих целях…
— Розамунда, не говори так! — Ривелл был оскорблен такими предположениями. — Я могу тебя заверить, что…
— Что ты приехал из Лондона лишь за новыми впечатлениями? И что директор позволяет тебе здесь жить за красивые глаза? — Она неожиданно заплакала. — Извини, но я не могу сдержаться… На миг я тебе даже поверила… когда ты целовал меня, но сейчас…
— Нет-нет, я не обманываю тебя! — вскричал Ривелл. — Придет время, и я тебе все объясню…
— Не надо. Ты мне все равно не доверяешь…
— Пойми, я просто хочу уберечь тебя от новых потрясений. Ты их уже столько вытерпела!
— Новых? Как, разве еще не все позади? Я так на это надеялась!
— Боюсь, что… пока остается много вопросов…
— Скажи мне правду, Колин, какой бы ужасной она ни была! — попросила она тихим, проникновенным голосом.
Но именно этого Ривелл не мог сделать. Не мог объяснить, как и почему подозревал ее мужа в убийстве. Он решил сказать ей лишь то, что, по его мнению, убийцей был не Ламберн, а кто-то другой. Она была страшно взволнована сообщением.
— Как?! Не Ламберн? Но ведь он признался мне, Колин!
— Да, но он лгал.
— Зачем же ему было так лгать?
— Он хотел кого-то вывести из-под удара.
Она была в замешательстве. Но в конечном счете согласилась принять новую версию и по-женски конкретно спросила о самом главном:
— Колин, кто же тогда был убийцей?
— Пока я не все знаю. К сожалению, мои подозрения пока лишены достаточных оснований.
— А вдруг у тебя не наберется улик — что тогда?
— Наберется. К тому же преступники всегда сбегают, когда чувствуют за собой слежку.
Она вдруг приникла к его плечу со словами:
— Ох, милый, из всех несчастий, какие выпали на мою долю в Оукингтоне, эти убийства были самым тяжелым испытанием… Колин, пойдем по домам, а? Меня слишком взволновали наши разговоры… Да и Том скоро приедет.
По ее тону Ривелл понял, что ему не следует даже намекать, кого именно он подозревает в преступлениях, совершенных в Оукингтоне.
По пути назад они беседовали уже в другой, деловой тональности.
— Видишь ли, во всем мире только три человека знают о признании Ламберна в разговоре с тобой: я, сыщик Гатри и ты сама. Но только мы с тобой понимаем, что это признание было ложным.
— И только кто-то один знает — или догадывается, — кто был настоящим убийцей.
Он слегка улыбнулся:
— Возможно.
— А Гатри считает, что это был Ламберн?
— Да. Он заявил мне, что у него имеются факты, а не просто догадки. Твоего подтверждения, что Ламберн признался тебе, ему было достаточно. Возможно, и я был бы удовлетворен этим, если бы… Одним словом, мне этого признания Ламберна недостаточно.
— И ты решил заняться самостоятельным расследованием?
— Да, я уверен, что в школе скрывается человек, совершивший дьявольские преступления. Даже если полиция готова махнуть на все рукой, то я — нет.
— Ты очень смелый, Колин!
— Дело не в этом. Виновато мое гипертрофированное самолюбие.
— Ты думаешь, что в конце концов найдешь убийцу, да?
— Да. Я уже собрал некоторые доказательства и надеюсь вскоре раздобыть еще.
Она зябко передернула плечами:
— Ох, как это все страшно. Ладно, давай поторопимся, а то мне за каждым деревом чудятся притаившиеся злодеи.
Колин проводил Розамунду до дверей ее дома и затем вернулся к себе в комнату. Он был как в тумане от внутреннего волнения. Он целовал ее. Более того, он впервые целовался с замужней женщиной. Ему виделась в этом новая важная веха в жизни.
Однако случай больше не повторился. Когда они встретились на следующий день, Розамунда предупредила его, что им следует быть осторожнее.
— Мне кажется, Том начинает ревновать меня к тебе! — со вздохом объяснила она, и ее слова несколько смягчили его огорчение. Ривелл и сам, когда колдовство Крейцеровой сонаты окончательно рассеялось, не готов был повторять такие неосторожные поступки. Он прекрасно понимал, что ревность Эллингтона только затруднит достижение главной цели его пребывания в Оукингтоне. Беседа с Розамундой привела к еще одному выводу. Ривелл согласился, что не имеет права осложнять ее и без того непростую жизнь.
— Нет, дело не в этом, — сказала она. — Я думаю не о себе. Мне все равно, что со мной будет. Я боюсь за тебя.
— За меня?
— Да.
— Но я о себе не слишком беспокоюсь. Писателю вовсе не обязательно иметь безупречную репутацию.
Она невесело улыбнулась:
— Я говорю не о твоей репутации. Гораздо больше меня тревожит твоя безопасность. Наверно, ты сочтешь это за мелодраматические глупости, но… Ты не знаешь Тома Эллингтона так, как я его знаю…
Ривелл поледенел от мысли, что ведь и она сама не знает о муже того, что знает он.
— Ты хочешь сказать, что мне надо опасаться подлости с его стороны?
— Все может быть, — подтвердила она. — Конечно, ужасно — говорить такое о своем муже, но, увы, это правда. В припадке ревности он способен на все. Поэтому нам надо быть очень осторожными.
Поэтому в последние две недели семестра они виделись редко. Наверно, так к лучшему, думал Ривелл, потому что учителя уже поговаривали о странной дружбе между секретарем директора и женой преподавателя. Доложили об этом и директору. Но к концу семестра сплетники были посрамлены, ибо Ривелл и миссис Эллингтон перестали мило беседовать по часу у края центральной площадки, на виду у всей школы. Раза два она навестила Ривелла в его комнате, но оставалась там недолго.
Ривелл продолжал много размышлять над «делом», как он называл свое главное занятие. Еще никогда в жизни он так не напрягал свою голову. Ведь теперь все зависело от того, успеет ли он за время, оставшееся до отъезда Эллингтонов, найти необходимые улики. Быть в полной уверенности в виновности Эллингтона и не иметь ни одного достоверного факта — это приводило его в отчаяние, близкое к помешательству. День за днем он просиживал за столом у окна в своей комнате, листая блокнот, испещренный карандашными пометками, в надежде на озарение. Он даже послал в Ислингтон за своей портативной пишущей машинкой и аккуратно перепечатал все свои записи, рассчитывая тем самым облегчить себе решение задачи.
