Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 40
Ангел Ототил стоял на маяке на южном берегу Ладоги и вплетал лунные блики в проблески света – добрый знак для артельных неводников и барж. За ухом у него торчало перо, которое он получил вместе с утренней почтой. Помаил, Ангел сновидений, сидел у него в ногах и рассматривал отдыхающих, что жгли костер на пляже. Марины среди них не было. Она пряталась внутри ангелиды, как игла в яйце, и Помаил держал ее душу за тонкую золотую нить, продернутую в ушко.
Ветер чертил на песке колючими стеблями трав нервные дуги. На Пугаревских высотах тяжело вздыхали корабельные пушки. С маяка был виден Исаакиевский собор и Архангельский пост в фонаре на его куполе.
Помаил перекрестился. Нить, привязанная к указательному пальцу, натянулась, Марина выскочила из сна и, не дожидаясь завтрака, побежала купаться. На коже ее алели отпечатки листьев жимолости и камней из сна.
Солнце поднялось над озером, затмило звезды, Луну и маяк. Ототил передал письмо Хранителю спящих и откланялся. Путь его лежал над водой и заканчивался в Калязине на верхнем ярусе колокольни затопленного монастыря. За неимением монахов Ототил окармливал рыб, и птицы из дальних сел слетались на его проповедь.
Когда тень маяка коснулась воды, Марина вернулась на пляж. На ней было новое платье, темно-синее с бирюзовыми цветами, но не было лица. Ей показалось, что она видела своего индуса на станции.
На самом же деле Каин три дня боролся с волкоглавым Афирусаилом на мосту через Смоленку и на четвертый – проиграл. В этом бою убийца Вестников растерял все иглы и разбил фотоапарат. Он был жалок и грязен, дорогу на материк перекрыл могучий Страж, Каин доковылял до Гавани, сел на пароход и отправился в Африку, где, по его разумению, должны обитать похожие на черных лебедей черные Ангелы.
Помаил был свидетелем этому сражению, но, глядя на Марину, на гречишное зерно, испугался. Отсутсвующее лицо Марины металось над камышовым островом, как белая птица с черными крыльями бровей, и ловило стрекозу красным ртом. Ангел засмеялся на горошину.
Он поднес золотую нить к губам, и Марина пришла в себя. Она легла на песок возле теплого валуна и принялась за роман. Странная книга, – думала Марина, – на сто тридцать страниц – ни одной шутки, а тот дядька на станции, должно быть, узбек-перекупщик, с фотографом у него нет ничего общего. Душа моя раскололась от страха, внутри теперь две сестры: Ада и Рая, они спорят, бранятся, стравливают сердце с разумом.
Пронзительный медный звук, похожий на гром или набат, возник далеко на Востоке и полетел на хвостах потревоженных птиц на Запад. Это в горних кончился век, и спящие до его окончания Власти пробудились и теперь хлопали крыльями, стряхивая с них звездную пыль.
Помаил застыл в поклоне, мысли его наполнились благоговейным молчанием. Нить выскользнула из тонких прозрачных пальцев, когда Марина, ослепленная внезапной вспышкой света, нащупала в рюкзаке очки и машинально надела их.
В поселке стучали молотками пьяные плотники, вяло ругались на станции торговки рыбой, мелкая волна облизывала камни. Ничего не изменилось, шумел лес, плакал над разоренной норой зверь, гудела электричка, и только Марина видела: все так, да не так, как оно есть.
Ее руки оказались ожившим песком, который отличался от мертвого единственно тем, что содержал крупинки синего огня.
Зрение ее стало сродни осязанию, она едва не выжгла себе глаза, коснувшись взглядом горячего камня. Осторожно, чтобы не ранить зрачка, она посмотрела из-под руки на других людей и закричала от омерзения и страха.
Вокруг каждого из беспечных дачников кормился целый рой отвратительных тварей. Одни, что питаются бранными словами, ползали по губам, другие прилеплялись к животу и своим дыханием разжигали низкие страсти, третьи – прятались в волосах, выпивая из них краску, прокладывали морщины на лице и бередили прыщи, то есть разрушали красоту, чтобы человек не был подобен своему Создателю.
Прозрачные гады ползли из невских болот на ладожские пляжи и жалили голых людей в пятки, но весьма избирательно, словно читали на ступнях знаки, отводящие яд. Некоторые люди были настоящим гнездилищем змей, каковые входили и выходили из их тел сквозь уши, рот, глаза и уды.
Марина заметила, что ползучие не трогают тех, на ком сохранилось крестильное мирро. На пляже таких, не считая ее, было четверо.
Более сложные бесы летали над головами и плевали в глаза. Люди моргали и терли веки кулаками.
Марина видела семилетнюю девочку: символы четырех из семи смертных грехов уже полыхали на ней. Солнце не давало Марине смотреть выше, она перебралась в тень маяка и там, внутри, подняла голову и увидела Помаила и двух подобных ему.
У одного из Ангелов вместо головы была Книга в тяжелом золотом переплете с семью самоцветными камнями, пальцы другого пылали как десять свечей, третий читал в Книге и кланялся.
Был день, но над осиновецким маяком взошли звезды, и каждая из них представилась Марине поющим Ангелом, который очень далеко и потому самой Песни не слышно, но если прищуриться, можно заметить, как по тонким лучам с небес на Землю катятся слова, ударяются о деревья, людей и рыб и наполняют их жизнью.
Слова были яркие, но не горячие, глаза не жгли. Из-за маяка показалась солнечная корона. Марине представилось, что Солнце – это сверкающая много-окая Сила о восьми крылах. Но видеть этого она не могла.
Женщина стояла на острой грани между тенью и светом, и Археос Иониил, Наместник распростертого над пустотой Севера, заметил, что она теряет равновесие.
16. Корабельное поле
По преданию, на месте Корабельного поля раньше стоял лес, из которого триста лет назад был построен российский флот. Лес этот вышел из одной-единственной шишки, застрявшей еще до Потопа у Иафета в бороде.
Когда воды пошли на убыль и радуга Ветхого Завета взошла в молодых небесах, Ной велел детям сжечь одежды и состричь все волосы на голове, чтобы у них не осталось ничего принадлежащего старому миру.
Рыжая борода Иафета долго плавала по волнам, наконец, зацепилась за корягу и проросла красным смолистым деревом и кипрей-травой.
В ногах у травы еще долго жили зеленые мидии, от жажды створки их раковин приоткрылись, обнажая нежную бело-розовую плоть, что, колыхаясь, напоминала женское лоно. Моллюсков поделили между собой чайки и муравьи, перламутровые раковины достались сорокам.
Когда царские плотники на ста сорока подводах въехали в Корабельный бор, в красных смоляных обелисках сделалось низкое гудение, словно налетел ветер, но ветра не было. Много лет спустя матрос Кошка, раненный в живот турецким ядром, упадет на сосновую палубу и сквозь грохот сражения услышит тот же утробный гул – молитву деревьев.
Весной кипрей запалил на вырубке свои погребальные факелы, а легкий вьюнок на античный манер обвил короткие пни. Говорят, что именно тогда над полем появилось серебристое облачко, которое до сих пор не растаяло.
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 40
