Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
Короче, сеньора адмирала сделали. Фалько представляет его себе: напудренный парик, кафтан в шнурах и галунах по самые плечи:
– Мы выполнили свой долг перед la patrie, mes garcons. Rien ne va plus[100]. Так что laissez faire, laissez passer[101]. To есть laissez les armes, citoyens[102].
– Pardon[103]?
– Мы сдаемся, черт побери.
Впереди «Бюсантора», очень близко от него, уже почти без мачт, невзирая на то, что с бортов свисают обломки дерева, разорванные снасти и паруса, «Сантисима Тринидад» отчаянно бьется с тремя англичанами: они окружили его почти вплотную, и им крепко достается от его ураганного огня. Фалько может представить себе, как высшее начальство испанского четырехпалубника – командир эскадры Сиснерос и его капитан, если, конечно, они еще целы – искоса поглядывает на спущенный триколор французского адмирала.
– Обратите внимание, Уриарте. Сколько было всякого «аллонзанфан», «корабль, находящийся вне боя» и прочей чепухи, а теперь посмотрите-ка на Вильнева.
– Но ведь скоро и наш черед, мой генерал.
– Да, но мы-то выдержим подольше, правда? Хотя бы только ради того, чтобы досадить этому лягушатнику.
К норду, мало-помалу дрейфуя, ожесточенно сражается другой корабль – кажется, «Сан-Агус-тин», а чуть ближе – французский «Энтрепид». Он явно стремится присоединиться к нескольким кораблям, что группируются по ту сторону линии: те немногие из союзной эскадры, кто еще может маневрировать (все-таки некоторым везет), и они пытаются перестроиться либо уйти на норд-ост, в Кадис. А по эту сторону боя, рядом с «Тринидад», но не имея возможности прийти к нему на помощь, «Нептуно» бригадира Вальдеса – бизань-мачты нет, стеньг нет, половина вант оборвана – ведет свой последний безнадежный бой, и огонь с него постепенно затихает.
– Этому конец, – говорит старший боцман Кампано.
И нам тоже, думает юный Фалько, однако не произносит этого вслух. «Антилье» удалось пройти между двумя последними кораблями английской колонны, возглавляемой «Викто-ри» адмирала Нельсона, и теперь она, почти неподвижная из-за слабого ветра, бьется с ними на расстоянии пистолетного выстрела. Она проскочила в последний момент, буквально за несколько секунд до того, как бессильно обвисли вымпела, флаг и паруса, – но проскочила. И люди немного воспрянули духом, когда на правом траверзе «Антильи» оказался нос ближайшего к ней семидесятичетырехпушечного британца, и командир приказал открыть огонь, и мичман Себриан поднял саблю и, опустив ее, повторил: «Огонь!» – и в то самое мгновение, как пуля, выпущенная из английского мушкета, вонзилась ему в грудь, восемь восьмифунтовых пушек, обе карронады штирборта и обе нижних батареи в упор ударили по англичанину, бумм-ба, бумм-ба, бумм-бааа, прямо в нос, и снесли ему полбушприта, кррррраааа, и превратили в щепки его гальюн и фока-реи, и разбили как минимум две пушки на баке, и наверняка отправили в преисподнюю множество людей. Второй противник, также семидесятичеты-рехпушечный корабль с британским флагом над контр-бизанью, как только его капитан разгадал маневр «Антильи», лег в дрейф, чтобы защитить свою корму, а батареями штирборта повернуться к испанцам; сейчас он находится у нее на левом траверзе, чуть ли не борт о борт, и методично бьет по ней, перекрывая ей дорогу и не давая возможности прийти на помощь «Тринидад». Однако хуже всего то, что маневр, лишив «Антилью» подвижности (дон Карлос де ла Роча отлично знает классику жанра и по-прежнему готов, пока возможно, уклоняться от абордажа), отдал ее во власть первому англичанину, и теперь он, оказавшись за ее правым траверзом, почти у кормы, безнаказанно крушит ее ах-тердек.
Ахтердек. Тут своя беда. Добравшись до него, Фалько – хотя, увидев струйки крови, стекающие по трапу и между балясинами ограждения, он уже догадался, насколько здесь все ужасно – вынужден остановиться и несколько раз глубоко вдохнуть воздух, как вытащенная из воды рыба, прежде чем решиться идти дальше, ступая среди покрывающих весь настил клочьев мяса, веревочных обрывков, искореженных блоков, шкивов, обломков дерева, лохмотьев парусины и человеческих останков. Обеих карронад по штирборту больше нет: они исчезли вместе с десятью человеками своей прислуги, гакабортом, фонарями и флажным шкафом, и на месте, где они стояли, теперь лишь хаос разбитых досок и порванных талей, обломки одного лафета и еще клочья мяса, и еще кровь. Одна из карронад бакборта сорвана с лафета и перекатывается по настилу при каждом крене корабля, вторую некому обслуживать. Из тридцати пяти человек – комендоров и морских пехотинцев, находившихся на ахтердеке в начале боя, – осталось только с полдюжины гренадеров, которые лежа, укрываясь за обломками, ведут мушкетный огонь; ими все еще командует лейтенант Галера – черный от пороха, как гвинейский негр, он, пригнув голову, ползает от одного к другому на коленях, указывая цели на марсах и реях вражеского корабля. Остальные перебрались через разбитый иллюминатор на нижнюю палубу, спустились в лазарет, пошли на корм рыбам или вносят свой вклад в зрелище, которое теперь являет собой это место и от которого, вместе с тошнотворным запахом горелого дерева, пороха, крови и внутренностей, юного Фалько чуть не начинает выворачивать до самых кишок, пока он ищет взглядом своего товарища – гардемарина Ортиса, поставленного охранять (я предписываю гардемарину полное, слепое и безропотное повиновение) флаг, тот самый, что, изодранный, но не спущенный, болтается на ходуном ходящем гафеле. И в конце концов Фалько находит Ортиса на боевом посту: юноша тяжело привалился спиной к тому, что осталось от бизань-мачты, сабля по-прежнему в руке, широко открытые глаза остекленели, бедро кое-как перетянуто большим куском рубахи выше огромной рваной раны, через которую так и хлещет кровь, и от качки большая алая лужа перетекает туда-сюда по доскам настила.
Вот любопытно. Когда Хинес Фалько, хлюпая носом (дым, запах пороха, воспоминание об Ортисе, истекшем кровью на ахтердеке), возвращается к командиру с докладом (с флагом все в порядке, сеньор капитан, пока лейтенант Галера там, наверху, вряд ли кому-то удастся его спустить, и так далее), он не думает о поражении. Ему это и в голову не приходит. Потому что все происходит сугубо индивидуально: бой, схватка с двумя семидесятичетырехпушечными британцами, собственные драмы испанских и французских кораблей, сражающихся каждый со своими противниками. Как будто коллективное, общий конечный результат, утратило всякую важность, и единственное, что имеет значение, – это наносить и получать удары, своеобразная общность, возникающая между людьми на корабле и теми конкретными врагами, по которым они стреляют и которые стреляют по ним. Может быть, поэтому, думает мальчик, озираясь по сторонам, людей, которым в эту минуту и секунду ровным счетом наплевать на короля и родину (он сам удивлен, что ощущает нечто подобное, а именно: среди всего этого кошмара и хаоса родина – просто слово, лишенное всякого смысла), заставляет сражаться только одно – стремление отомстить тем, кто расстреливает их из пушек: око за око, зуб за зуб. Разве только понятие «родина» свелось в это мгновение к собственной коже, к жизни, бьющейся в сердце и в голове, к товарищам, которые падают рядом с криками изумления, бешенства и ярости. Криками, взывающими туда, далеко – сегодня очень далеко, – где их кто-то ждет. Сколько матерей, горько покачивает головой юноша, думая о своей. Сколько сыновей, отцов, братьев, сестер и жен сейчас, вот в эту самую минуту, взобравшись на стены Кадиса или на скалы мыса Трафальгар, смотрят на море, в ту сторону, откуда – из-за горизонта – доносится уханье канонады, или в других местах, в своих городах и селах, еще ничего не знают о героизме, трусости, безумии, жизни или смерти тех, кого они любят и ждут. Тех, по ком сейчас звонит погребальным звоном, пронзительно и зловеще, колокол на баке «Антильи», по которому хлещет, проносясь над верхней палубой, английская картечь.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
