— Вот видите! — ухмыльнулся он.
Я слышал, как он причмокивает губами, краем глаза я заметил, что его челюсти безостановочно движутся. Он надел черные очки, сложил руки на коленях и запрокинул голову, поверх рубашки и свитера на нем по-прежнему был халат. Я завязал ему шнурки и пристегнул ремнем безопасности, но он тут же снова расстегнул пряжку. Он казался бледным и взволнованным. Я открыл отделение для перчаток и положил туда включенный диктофон.
— Когда вы последний раз встречались с Римингом?
— За день до его отплытия. Мы пошли гулять, он надел одно пальто поверх другого, потому что вечно мерз. Я сказал, что у меня что-то с глазами, на это он ответил: «Тогда тренируйте память!» Он безостановочно потирал руки, у него слезились глаза. Хронический конъюнктивит. Его очень пугало путешествие, он боялся воды. Рихард всего боялся.
И тут начался самый длинный вираж, который мне приходилось видеть: мне почудилось, что мы почти целую минуту вращаемся по кругу.
— А какие отношения связывали его с вашей матерью?
Он молчал. Материализовались деревенские дома: черные тени, освещенные окна, дорожный указатель с названием этого местечка, несколько мгновений над нами проплывали уличные фонари, на главной площади показались блестящие витрины. Еще один указатель, теперь уже с перечеркнутым названием, потом снова темнота.
— Он просто жил у нас. Мама кормила его ужином, он читал газету, а вечером уходил к себе в кабинет и там работал. Они с мамой всегда были на «вы».
Крутые виражи сменились плавными поворотами. Я перестал судорожно сжимать руль и откинулся на спинку сиденья. Постепенно я привык к горной дороге.
— Ему, разумеется, совершенно не хотелось включать мою мазню в книгу. Но он меня побаивался.
— Правда?
Каминский хихикнул.
— Мне тогда исполнилось пятнадцать, и я был законченный безумец. Бедняга Рихард считал, что я на все способен. Благовоспитанностью я уж точно не отличался!
Я раздосадованно молчал. Разумеется, то, что он мне сейчас рассказывает, — настоящая сенсация; но, может быть, он хочет направить меня по ложному следу, это все звучит просто невероятно. А кого мне спросить? Рядом со мной сидит последний человек, который знал Риминга. И все, о чем не упоминалось в мемуарах — два пальто, озябшие руки, страх и слезящиеся глаза, — уйдет вместе с его памятью. И может быть, именно я окажусь последним, кто еще… Да что это со мной?
— С Матиссом было то же самое. Он хотел меня вышвырнуть. Но я не ушел. Мои картины ему не понравились. Но я не ушел! Представляете себе, какое это производит впечатление: вас выгоняют, а вы просто не уходите? Так можно многого добиться.
— Знаю. Когда я писал репортаж о Вернике…
— Что ему оставалось делать? В конце концов он направил меня к коллекционеру.
— К Доминику Сильва.
— Ах, он был такой надменный, погруженный в себя и внушительный, а мне это было безразлично. И тут я, молодой художник, какой-то странный. Полупомешанный от честолюбия и жадности.
Последний поворот вливался в шоссе. Вот уже показалась остроконечная крыша вокзала, долина была такая узкая, что рельсы проходили вплотную к шоссе. Машина на встречной полосе остановилась и посигналила, я, не обращая внимания, проехал мимо и только тут заметил, что все еще еду с включенным дальним светом. Резко затормозила вторая машина, я переключил фары на ближний свет. Не выехал на автостраду, вот еще, платить. Дороги в это время и так пусты… Тени лесов, темная деревня; у меня возникло ощущение, что мы едем по вымершей стране. Я приоткрыл окно, ощущая себя легким и нереальным. Ночью, в машине, наедине с величайшим в мире художником. Кто бы мог подумать еще неделю назад!
— Можно закурить?
Он не ответил, он заснул. Я покашлял как можно громче, но это не помогло, он так и не проснулся. Побарабанил пальцами по рулю. Покашлял. Тихо помурлыкал себе под нос какую-то мелодию. Он не имеет права спать, он должен говорить со мной! Наконец я махнул рукой и выключил диктофон. Какое-то время слушал его храп, потом закурил. Но он и от дыма не проснулся. На кой черт ему, собственно, снотворное?
Я моргнул, мне вдруг показалось, что я заснул, испуганно вздрогнул, но ничего страшного не произошло, Каминский храпел, на шоссе было пусто, и я снова вывел машину на правую полосу. Спустя час он проснулся и заставил меня остановиться, потому что ему срочно потребовалось выйти. Я озабоченно спросил, не помочь ли ему, но он пробормотал; «Этого еще не хватало», — выбрался из машины и в рассеянном свете фар стал возиться со своими штанами. Держась за крышу, он осторожно сел и захлопнул дверь. Я завел мотор, и через несколько секунд он снова захрапел. Один раз он что-то пробормотал во сне, подергивая головой, от него исходил слабый старческий запах.
Утро постепенно вывело из тумана горы и отдалило небо, в разбросанных по равнине домах загорались и вновь гасли огни. Солнце взошло и все выше взбиралось по направлению к зениту, я опустил солнцезащитный козырек. Скоро шоссе заполонили машины, автофургоны, то и дело попадались тракторы, которые я, сигналя, обгонял. Каминский вздохнул.
— А кофе будет? — вдруг спросил он.
— Сделаем.
Он откашлялся, шумно подышал носом, пожевал губами и настороженно прислушался к моим движениям.
— Кто вы?
Сердце у меня на мгновение замерло.
— Цёльнер!
— Куда мы едем?
— К… — Я сглотнул. — К Терезе, к вашей… К Терезе Лессинг. Мы же… Вы вчера… так решили… Я хотел вам помочь.
Казалось, он раздумывает. Лоб его избороздили морщины, голова слегка задрожала.
— Мне повернуть? — спросил я.
Он пожал плечами. Снял очки, сложил их и сунул в нагрудный карман халата. Глаза у него были закрыты. Он ковырял в зубах.
— А мне вообще подадут завтрак?
— Как только доедем до какого-нибудь мотеля…
— Завтрак! — повторил он и сплюнул. Ни с того ни с сего, на пол перед собой. Я испуганно покосился на него. Он поднял огромные руки и потер глаза.
— Цёльнер, — хрипло произнес он, — так, кажется, вас зовут?
— Правильно.
— А сами вы рисуете?
— Уже нет. Попробовал было, но, когда провалился на вступительных экзаменах в школе искусств, бросил. Может быть, и зря. Подумываю снова начать.
— Не стоит.
— Я занимался живописью цветовых полей в стиле Ива Кляйна{18}. Некоторым они нравились. Но, конечно, глупо было бы всерьез полагать…
— Именно это я и хотел сказать. — Он не спеша надел очки. — Завтрак!
Я снова закурил, по-видимому, его это не беспокоило. На какое-то мгновение я об этом пожалел. Выпустил дым в его сторону. Табличка возвещала мотель, я въехал на стоянку, вышел и захлопнул за собой дверь.
